Infernum. Последняя заря

Сознание постепенно возвращалось к ней, но прежде чем морок, окутавший разум, окончательно покинул ее, а серая пелена спала с глаз, пред затуманенным взором успели вспыхнуть и в ту же секунду погаснуть два огненных глаза. Сильно же она приложилась головой, раз мерещится такое. «Меньше надо читать этих сказок, а то не ровен час, начнется путаница между сном и явью». Она не помнит ни яркой вспышки, ни головокружения, ни ощущения стороннего наблюдателя. Она видела своими глазами, не чужими и не со стороны — она сама видела, как у незнакомца вспыхнули красные огоньки. Нет, точно рассудок помутнел от удара. И тут она вспомнила все, что предшествовало падению. Как бы ни хотелось забыть эти минуты страха, ей некуда было деться. Липкий ужас снова сковал ее, и легкая дрожь прошла по телу. Но почему ее преследует ощущение, будто все это уже было: голос отца, пробуждение, раскалывающаяся голова…

— Отец? — горло все еще саднило, но Ида выдавила хрипом: Ты…ты в порядке?

— В порядке ли я? Нет, вы только послушайте ее, дитя, не я лежал без сознания половину дня. Это ты мне поведай, что стряслось, — он выдержал многозначительную паузу, наверняка, еле сдерживался, чтобы не начать свое «я предупреждал» и «вечно все выходит боком», но Ида не стала дожидаться и, воспользовавшись паузой, сказала:

— Нет, отец, я просто упала, вероятно, от жары и такого количества людей мне стало дурно и закружилась голова. Но как я оказалась здесь?

— Ишас, — в голосе отца почувствовалась неприязнь, — так ввалился с тобой на руках, я думал, все, чуть сам не упал от страха, такой испуг отражался в его глазах. А он несется, сшиб табуретку и горланит «она, она чего-то не приходит в себя», — отец с иронией передразнил интонацию и говор Ишаса, отчего Иде захотелось улыбнуться, — пот катится ручьем, не знаю, как быстро он несся, казалось, даже затормозив, не сразу остановится. «Отец, оте-е-ец, — говорит, — я ее такой нашел». Умеет этот малец напугать. — Отец покачал головой, но голос потеплел. — Пульс был ровный, я отправил его к Месидас, а сам перенес в комнату. И что ты думаешь, уложил тебя, возвращаюсь в общую комнату за водой, а он сидит там. Никогда не отличался умом, — отец даже хмыкнул, но резко лицо стало серьезном, брови свел к переносице. — Но хорошо, что я его застал, отчитать…

— За что, отец? — перебила его Ида, не успев подумать о том, что почувствовала бы, узнав, что Ишас не ушел и остался ждать ее пробуждения.

— Как за что? Я, конечно, в тот момент неслыханно испугался, но фразу «я ее такой нашел» не упустил! Он должен был быть с тобой! Оберегать тебя! А сам… Ну да Создатель с ним, на его душу грех.

— Какой грех? О чем ты, отец? — недоумевающе спросила Ида, приподнимаясь.

— Ох, старый дурень, совсем забыл, что старуха отвар тебе передала. Я так на него накинулся, что он вспомнила про Месидас и сразу рванул к выходу, — старик усмехнулся, будто не злился вовсе на Ишаса, а скорее забавлялся. — Сейчас, сейчас, — отец второпях встал и скрылся за дверью.

Создалось впечатление, что он неспроста вспомнил об отваре, казалось, нарочно, будто не хотел говорить о том, что произошло на самом деле. Но о каком грехе может идти речь. И что за странное предчувствие ощущается в груди.

Она была еще слишком слаба, чтобы пытаться разгадать все эти тайны и недомолвки: что имел в виду отец, говоря о грехе, почему у нее ощущение повторяющихся событий и вот это еле уловимое чувство чего-то важного, что ускользает из памяти, будто она должна что-то помнить, словно все происходящее ей что-то напоминает, но воспоминания смыло будто речной водой по весне. Возможно, приснился сон, который она не запомнила, но чувство тревоги не исчезло вместе с пробуждением.

Ида лежала, рассматривая узоры на занавеси. Она помнила, как сама вышивала эти листья. Один и которых вызвал ее легкую улыбку, она вспомнила, как спутала нитки и сделала несколько стежков более темного оттенка, чем был нужен. Быстро заменила нить, а переделывать не стала — она терпеть не могла вышивание, из-за одной ошибки порой приходилось переделывать все. Ида никогда не понимала, почему все боятся ошибок, а совершив их, скрывают, бегут прочь, пытаются исправить и сделать иначе. Ида наоборот любила ошибки, любила изъяны, они казались ей наоборот особенностью, отличающей одно от другого. Поэтому, Ида решила оставить все как есть, авось никто не заметит. Но отец заметил, правда не поругал. Он вообще не заставлял никогда ее заниматься шитьем или вышивкой, ему больше нравилось, когда она помогала в мастерской. Он не запрещал ей прикасаться к инструментам и даже позволил сделать маленький стульчик для куклы. Ида закрыла глаза и вспомнила этот терпкий запах свежих опилок, шорох скользящего рубанка и искусные вензеля падающей стружки.

* * *