Ингрид Кавен

Кем на самом деле были эти организаторы, эти спонсоры, что заплатили за итальянское турне бешеные деньги, мы так и не узнали – самолеты бизнес-классом, первоклассные гранд отели, шоферы… – бешеные бабки, при условии, что она приедет на один вечер в Калигари – «Да нет же, повторяю: Ка-лья-ри» – и на один вечер в Сассари, в эту глушь с полупустыми залами. Откуда все эти деньги? Все это крутилось в голове у Шарля, пока Джей выделывал свои рулады. «И когда Ингрид произнесла «ухо», этот тип зашелся кашлем, начал плеваться, побагровел, потом стал белым как полотно – зрители еще не разошлись после концерта и глазели на нас через стекло – тип этот стал задыхаться – о! о! о! не-ве-роят-но! о! – все эти куски ослятины полетели в разные стороны, глаза выпучены. Слово «ухо» произвело такой эффект, как удар грома. Для нее же, после всего выпитого белого вина, это была просто шутка… аллюзия».

С ней часто случались подобные бурлескные, даже скорее рискованные истории, в то время как на сцене это была воплощенная строгость, самообладание, самоконтроль. Конечно, тут и без случая не обошлось, да это и хорошо. Тогда это было принято посылать богатым родственникам кусочки тел их детей и прочая – пальчик или два, и даже не заказным письмом. Теперь, правда, с албанской, русской мафией, их шлюхами, присылается вся рука – прогресс налицо. «Привет, ребята!» – бросил звукооператор Ингрид Ролан, который мимо них направлялся к себе в номер. «В конце концов – ха-ха-ха – он вытащил из портфеля, который был под столом, кислородную маску, прижал ее к лицу и стал похож на свинью!» Естественно, думал Шарль, в этой Южной Италии тех, кто слишком много болтает, просто скармливают свиньям. Он снова плеснул себе коньяка. Сердце у него учащенно забилось: ну конечно, ее похитили, очень даже вероятно… И ухо Ингрид получат по почте Его Преосвященство или Фасбиндер, денег у них куры не клюют.

– Ага! Все уже тут!

Это была Ингрид, и в очень хорошем расположении духа, она появилась среди них со своим обычным пластиковым пакетом – она обожала такие сумки от «Призуник» или «Дьюти фри», запихивала туда партитуру, апельсин, плитку шоколада, гребенку. В фильме ее бывшего мужа Фасбиндера «Поездка матушки Кюстер в небо» она появляется с одной, двумя, пятью, шестью такими полиэтиленовыми пакетами.

– Вы ему про ухо рассказали?

– Да, теперь идем спать.

– А теперь, «ох, фиг дер вам», – сообщил звукооператор вместо Auf wiedersehen[103] – он обожал словесные игры.

– А про конец концерта они тебе рассказали? Про девочку на сцене? Розовый куст?

– Нет, это что еще? Уха была мало?

В конце концерта на сцену поднялась девушка с большим букетом цветов, и один из организаторов концерта сообщил: «Синьора, в вашу честь эта девушка хотела бы спеть одну песню…» Девушка стояла совсем близко от меня: лет двадцать, не больше, правильные черты лица, овальное лицо. Совершенно черное, до горла застегнутое хлопковое платье, на плечах – шаль, завязанная так, как носят в деревне. И на груди большой золотой крест. Без микрофона, без музыки, она запела а капелла в тишине зала. Это была сардинская Ave Maria,

такая искренняя, исполненная волнующей, всепоглощающей мощи… И все это рядом со мной, которая тоже была в черном, но с таким декольте, что спускалось почти до ягодиц. Девушка была сама цельность, сама чистота. Искренняя вера, страдающий взгляд – сама простота.

Ингрид была такой лет в восемь, десять, даже еще в пятнадцать или шестнадцать, перед алтарем Пресвятой Девы, который она украсила сиренью: платье с длинными рукавами, застегнутыми до самых кистей на мелкие пуговки, вызывание духов в кругу семьи, паломничество в Лурд вместе с горбунами и калеками – последний шанс. Она молила Бога, чтобы он избавил ее от ран, от страданий, она была очень верующей.

И тут такое же черное платье, та же молитва: это был ее полный двойник, от которого она избавилась позднее, это был ее старый, католический, средиземноморский двойник с берегов скалистой, примитивной Сардинии. Да, она стояла рядом, как живой упрек, и, казалось, говорила: «Все, что ты сделала со своей Ave Maria, со всем ее поддельным блеском и финтифлюшками, высокой модой, претенциозностью, дешевыми выкрутасами, распутством, оборками и кривлянием, со всем твоим Ив Сен-Лораном, знаменитыми киношниками, шикарными отелями, с твоим Бароном, с Его Преосвященством, со всем этим миром блестящих журнальных обложек, со всем тем путем, что ты прошла с детства, с нежной юности твоего закаменевшего от боли тела, – все это привело тебя сегодня вечером ко мне, к тебе, какой ты была раньше. Смотри: вот я! Твой двойник, – казалось, говорила она, но нет, это я была ее двойником, со всеми своими ухищрениями и фальшью. – Ты, – говорила она, – отклонение, бесстыдное извращение той, которой ты была».