Инкубья дочь

Девочка. Такая наивная и настырная, порочная и чистая. Ее легкая головка покоилась на Четовом плече, а сама она мирно спала. Так казалось, по крайней мере.

И Чет не удержался. Двинулся бесшумно, словно вор, прислушиваясь к тихому дыханию. Он осторожно убрал со Змейкиного лица непослушную прядь и, поражаясь собственной робости, коснулся губами прохладного виска.

– Ты что делаешь? – спящая девушка вмиг оказалась бодрой. Хитрые глаза победно сверкали, как у охотника, выскочившего из засады на дичь.

– Что? – дурашливым тоном переспросил Чет, старательно делая вид, будто ничего не случилось.

– Ты меня поцеловал! – лавина, шквал возмущения.

– Тебе не понравилось? – вопрос, как волнорез, убил на корню зачатки негодующих волн.

– Это было… нежно, – моментально растеряв гонор, призналась Змейка, расцветая пятнами румянца.

– Значит, понравилось? – продолжил провоцировать Чет и специально притиснулся ближе.

– Да, – девушка не удержалась от честного признания, но все же попробовала перевести тему. – Тебе же нельзя? Нельзя так себя вести?

– Почему нельзя? Нежность, ведь, не похоть.

Чет сам поразился пафосу собственных слов. А ведь и правда – истосковался по нежности незнамо как. Давно забыл, что это такое, а может и не ведал никогда. Он переставил руку через Змейкино плечо, чтобы искусительница оказалась под ним. Сам навис сверху. Темные волосы, когда-то коротко остриженные, а теперь отросшие ниже плеч, невесомо коснулись девичьей щеки.

Змейкино дыхание сбилось. Щеки опалило жаром. В глазах стало мутно, и от волнения мир, как встревоженная вода, пошел радужной рябью. «Сейчас поцелует! Поцелует же… И пусть целует!» – металось в голове.

– Ты что? Не целовалась никогда?

– Я… Я не помню… Не знаю…

Ох, не лучший то был момент для подобных вопросов. Тяжело отвечать, когда мыслей нет. Когда все они улетучились, оставив в ушах лишь тяжкие содрогания сердца. Да, конечно, целовалась. Или нет. Разве можно рассматривать слюнявые домогательства Огниевой братии, как настоящие поцелуи? Обычно ее пытались зажимать и целовать, а она всячески противилась этому.

Теперь все было иначе. Четовы волосы приятно щекотали ухо, а его дыхание – теплое, жгучее, с терпким, мужским ароматом табака, с невыводимым осадком алкогольного духа – заставляло млеть руки и ноги.

– Ну, так что, напомнить, как оно бывает?

Змейка кивнула и зажмурилась.

Поцелуй опалил губы, невесомый, легкий. Он не пугал, не отвращал – манил. Будто капля воды, что подали страждущему. Капля воды – не больше. Больше нельзя. Нельзя сразу…

Внутри Четовой груди бушевала буря – приходилось держать себя в руках. Страсть хороша, но хрупкий и нежный цветок лучше лелеять, целуя его лепестки, чем валиться на него и мять в угоду собственному эгоизму и несдержанности. А смять хотелось! Плюнув на все, впечатать в прелые листья и задрать до подбородка подол скромного платьица.

В какой-то момент он поддался рвущемуся изнутри пламени – прижался сильнее, поцеловал агрессивнее, резче. Девушка всхлипнула едва слышно, лишая последних сил, что еще могли сдержать огонь. Чет скользнул рукой по напряженному стройному бедру, закидывая Змейкину ножку на себя…

Он бы не сдержался! Видит Пресветлый, не сдержался бы. Но небеса сами решили вмешаться и вернуть своего зарвавшегося слугу с облаков на землю.

Дождь кончился. Напоследок туча гневно огрызнулась молниями, рявкнула последней грозой и сердито поползла на восток. Лучи солнца дерзко прошили крышу шалаша, пробрались тонкими иглами внутрь – туда, куда даже дождю просочиться не удалось.

Солнце отрезвило. Чет справился с дыханием, стянул с себя Зейкину ногу, поправил ее задравшееся платье. Обругал себя: «Ну, зачем? Дурак! Чуть девку зазря не попортил!» Он сел, глядя в просвет выхода, и сказал непринужденно.

– Что-то заспались мы с тобой, – улыбка тронула губы, глаза привычно прищурились.

– Да, наверное, – оробевшим голоском промямлила Змейка, – Чет… – она хотела еще что-то спросить или добавить, но передумала. Первая выбралась из шалаша и бросила через плечо. – Идем скорее грот смотреть.

***

Хибарка пряталась посреди леса, черной головешкой стояла среди густых папоротников. Они, высокие, в человечий рост, наполняли воздух сырым, прелым духом. Четыре лошади стояли в зелени, меланхоличные, спокойные, с видом таким, будто познали на этой грешной земле все, и ничего их теперь не пугает и не трогает.

Внутри лачуги имелась лишь одна комната без излишеств. Чугунная печурка в углу провалила пол и наполовину ушла под него. Было холодно.

Лиска, связанная по ногам и рукам, с кляпом во рту, валялась на темных досках, нюхала плесень и мерзла. Очень хотелось тепла. Рыжие волосы, разметанные по половицам – как тоска по забытому здесь огню.

Из трех волкодлаков, что были рядом с ней в комнатушке, по имени она знала лишь одного – самого наглого и болтливого. Дружки кликали его Арьяном.