Инквизитор

— Неуважение к комиссии только отягчает вашу участь, — проблеял один из дознавателей, молодой и тщедушный новичок, появившийся в Иерусалиме всего месяц назад.

На него все посмотрели с жалостью, и тот густо покраснел, сообразив, что человек, обреченный на Бездну, да еще без всяких льгот и договорных обязательств, может плевать на любую комиссию с самой высокой колокольни.

Все, собравшиеся в помещении, помолчали пару минут.

Разговор явно зашел в тупик, придать ему новое развитие могли только пытки, но приступать к ним вот так сразу, после вежливого шестичасового разговора было как-то не с руки.

— Да, — сказал отец Жозеф. — Вы поставили меня в неловкое положение…

— Побойтесь Бога! — воскликнул Иван Александров и протянул к инквизитору руки ладонями вверх. — Мои руки чисты, я к вам не прикасался и ни в какие положения не ставил. Если у вас возникло какое-то особое положение, то тут я не виноват и участия в этом не принимал.

Это уже было прямое оскорбление. Все опустили глаза, а отец Жозеф возвел их горе. Его губы беззвучно зашевелились, инквизитор молился. Или матерился, пытаясь удержать себя в руках.

А может, совмещал ругань с молитвой, бог его знает, Иван не умел читать по губам.

Отец Серафим встал со своего места, подошел к Ивану и влепил подзатыльник. В ушах Александрова зазвенело.

— Я могу поговорить с этим идиотом один на один? — спросил Шестикрылый, ни к кому лично не обращаясь.

Все торопливо вскочили и направились к выходу, старательно обходя Ивана взглядами. Только Рыков подмигнул ему, проходя мимо.

Пошел ты в задницу, подумал Иван, со своей поддержкой. Ни хрена ты не можешь сделать и поддержать. Ни хрена. Хоть сто раз подмигни, все будет так, как скажет Объединенная Инквизиция, и ты проголосуешь за это решение, не раздумывая. А придешь домой, достанешь из холодильника бутылку, выжрешь ее содержимое, чтобы потом иметь возможность сказать себе самому, что так тошнит тебя от выпитого, а не от осознания собственного бессилия.

— Посекретничать хотели, святой отец? — спросил Иван, когда члены комиссии вышли. — Так вынужден напомнить, что все в комнате для заседаний пишется на аппаратуру. Будете продолжать побои — делайте мужественное лицо. И улыбайтесь.

Удар у Шестикрылого, как оказалось, был поставлен неплохо. На твердую четверку. Александров слетел со стула и здорово приложился головой об пол.

— Браво, — сказал Иван. — Я вот сейчас встану и подставлю другую щеку… Полежу минутку и обязательно подставлю. Вы не расслабляйтесь, я быстро…

— Быстро он, — пробормотал отец Серафим, наклонился и рывком поставил Ивана на ноги. — Голову держать так и не научился… Сильно ударился?

— Научился не научился… — Иван осторожно потрогал затылок. — И ведь сказано же — не убий.

— Я и не убил. С трудом, но сдержался. — Отец Серафим замахнулся, Иван зажмурился и присел, прикрывая голову руками. — Дебильный ребенок, честное слово!

— Нормальный я, — обиженно сказал Иван, подглядывая за священником сквозь пальцы. — У меня и справка есть. Меня иначе бы и в Конюшню не взяли бы…

— В том-то и беда. — Шестикрылый сел на стул верхом и положил подбородок на спинку. — Мы уж прикидывали объявить тебя чокнутым, но…

— Нельзя. — Иван поднял перевернутый стул, поставил его на ножки и тоже сел. — Бросит пятно на всех жеребцов. На систему в целом.

Отец Серафим потер лоб.

— Жозеф собирался зачитывать приговор? — спросил Иван. — Монастырь? Или в переработку?

Шестикрылый выдохнул, постучал себя пальцем по лбу, глядя в глаза Ивана. Молча постучал.

— Это что должно означать? — спросил тот. — Поцелуй меня сюда? Извините, святой отец, но эти дела в нашей конторе не приветствуются.

— Придурок, — сказал Шестикрылый. — Как есть — придурок. В курсе, что у тебя контракт закончился?

— В курсе. Само собой. И что?

— Ничего. Пункт тридцать пять десять тебе воспроизвести вслух? Или сам вспомнишь?

— Вот это я должен помнить всю эту ахинею наизусть, — хмыкнул Иван, чувствуя, как в желудок упало что-то холодное и липкое.

Выпендриваться можно сколько угодно, но этот пункт помнил каждый и молился, чтобы никогда не возникла у Церкви необходимость в его использовании.

— Не нужно передо мной выделываться, — с усталым видом произнес священник. — Все ты прекрасно помнишь и знаешь, что Церковь имеет право продлить твой контракт минимум на половину срока. И максимум… Максимум не оговорен.

— И я?..

— И ты только что лично оскорбил инквизитора при свидетелях, пребывая на службе. Ты много слышал о тех, кто себе такое позволял?

— Нет.

— Таких идиотов до тебя просто не было.

— Вы думаете, что он меня мобилизует и потом…

— Ты еще не понял? Тебя уже мобилизовали. Уже. И обожравшаяся…

— Объевшаяся.