Иное

— К вечеру будем у цели, — на чистейшем английском отозвался бедуин, не оборачиваясь. Впрочем, он мог бы ответить на столь же чистом французском, немецком или хинди. Он был профессиональным проводником, пересекающим пустыню то ли в тридцатый, то ли в двести тридцатый раз. Обычно он водил туристов через эти мёртвые пески, но трое англичан не были туристам. Они назвались научной экспедицией, и вместо того, чтобы воспользоваться традиционным самолётом, почему-то выбрали этот архаичный способ передвижения по пустыне. Но бедуину было всё равно, кто они — лишь бы платили щедро. А сэр Чарльз Редлинг — начальник экспедиции — похоже, скупостью не страдал.

Процессия цепочкой тянулась по раскалённым пескам: впереди — безмолвный, словно изваяние, бедуин, за ним — сэр Чарльз, вечно брюзжащий и недовольный всем и вся, далее — два его помощника-ассистента. Оба были молоды, оба в душе кляли шефа за самодурство, толкнувшее его на безумный переход через Сахару на верблюдах.

К вечеру обещал показаться оазис. По словам проводника-бедуина, там их ждали отдых, вода и ночлег.

Через каждые пятьсот метров сэр Чарльз неуклюже скатывался с верблюжьего горба в горячий песок, делал какие-то замеры, брал пробы песка и воздуха — но чаще заставлял делать подобные процедуры своих ассистентов, которые нехотя подчинялись.

Воздух был настолько сух и горяч, что готов был самовоспламениться, а от песка шёл такой нестерпимый жар, что вода во флягах, казалось, вот-вот закипит. Ветра не было совсем, видимость была великолепная. И ни облачка.

В три часа пополудни следовавший третьим в кавалькаде молодой человек по имени Ганс Маркус, взглянув случайно вверх, вдруг побледнел и с тревогой произнёс:

— Господин Редлинг! Небо… падает!..

Сэр Чарльз, не прекращавший брюзжания ни на минуту, ворчливо и назидательно, уткнувшись багровым, в крупных капельках едкого пота, носом в какие-то расчёты, провозгласил:

— Небо, Маркус, упасть не может, ибо оно суть лишь кажущийся свод, а на деле — атмосфера толщиной в десятки миль, то есть воздух. А воздух, как тебе известно, не падает. Это галлюцинации, Маркус. От жары. Хлебни из фляги, поможет. Мне тоже поначалу всякая чертовщина мерещилась, а потом привык — и ничего; мираж, одним словом. Пройдёт.

А небо действительно приближалось…

Полчаса спустя забеспокоился второй помощник Чарльза Редлинга, Виктор Зак.

— Неужели и у меня началось? — прошептал он, с тревогой щурясь на солнце.

Но вот заёрзал и вечно невозмутимый бедуин. Он то и дело прикладывался к биноклю и оглядывал далёкий горизонт, пытаясь найти там причину своего безотчётного волнения. В воздухе явно наблюдалось напряжение.

Небо медленно опускалось на землю…

Ещё час спустя Чарльз Редлинг, оторвавшись наконец от своих дел, поднял глаза и замер с открытым ртом.

— Боже! — прошептал он удивлённо. — Оно и в самом деле — падает!

Небесный свод теперь стремительно нёсся вниз, сплющивая видимое пространство. Воздух стал тяжёлым и густым, с трудом проникающим в человеческие лёгкие. Было нестерпимо душно. Хотелось выть от тоски и ужаса, солнце сделалось кроваво-красным и пекло уже с удвоенной, утроенной, удесятерённой силой. Шерсть на верблюдах стала тлеть и слегка дымиться. Безумными глазами смотрел бедуин на корчащийся в судорогах мир и был теперь не величественно-бронзовым, как прежде, а мертвенно-голубым, с отливающей бледностью и лоснящейся жиром кожей. Кровавый пот выступил на лбу Чарльза Редлинга, кожа на суставах вдруг с треском лопнула.

Небо падало, сокрушая примитивные законы классической физики… Четверо людей тряслись от ужаса, жадно хватая распахнутыми ртами вязкий, словно кисель, воздух, жуя его и глотая, не в состоянии вдохнуть, как ещё минуту назад. Зак вдруг истерически захохотал, но внезапный порыв огненного ветра сбросил его наземь, оборвав тем самым эти похожие на лай бешеного пса воющие звуки.

— Что это, Редлинг?! — успел крикнуть Маркус, но тут же язык его лопнул и истёк сукровицей на дымящуюся гриву верблюда. Волосы под пробковым шлемом лезли, падали и истлевали на лету, не достигнув ещё земли. Корабли пустыни, эти бедные животные, хрипели и тряслись под непомерной тяжестью взбесившейся атмосферы.

А небо неудержимо неслось вниз, вниз, вниз — искривляя пространство, время, материю…

Люди, уже сошедшие с ума, пытались орать, выть, визжать, но их языки либо растекались тут же закипавшей жидкостью, либо вдруг ссыхались и превращались в порошок, — они могли только мычать, тоскливо, протяжно, исступлённо. Одежда давно уже истлела на них, и теперь кожа струпьями слезала с их тел, обнажая чёрные, в запёкшейся крови, язвы. Глаза безумными пузырями ещё смотрели на мир, но уже не понимали его. Всё гудело вокруг, вибрировало и металось — но ветра не было. Ветра не было, потому что воздух был твёрд, тяжёл и неподвижен, как гранит. Внезапный призыв муэдзина пронёсся над жёлтым песком — и смолк, словно одумавшись.

Некогда бездонное, а теперь обретшее дно, ставшее твердью, но всё такое же голубое, кристально чистое, небо было совсем уже рядом. Вот оно, можно рукой коснуться…