Читаем Иное утро полностью

Тимия сделала пять шагов в сторону и уже переходила через поребрик отделяющий дорогу. Монстр продолжал быть на своем прежнем месте, в метрах десяти-двадцати от нее, но один только его монструозный прыжок, или выпад, или как оно только может передвигаться, и девушка бы оказалась в его цепких лапах. Ему стоит только разогнуться и протянуть к ней свои крюкоподобные лапы, и ей уже не сбежать. И мысли эти рисовали в ее голове чудовищные картины наполненные красной краской на сером асфальте. Она не сводила с него глаз, а моргала по очереди, странный ритуал, но дающий хоть какую-то осмысленную надежду кроме первобытно-генного страха внутри. Она завернула за угол серого монолита раньше бывшим газетным киоском и смогла наконец выдохнуть, общего обзора с колосом не осталось, и она прислонилась лицом к зацементированному зданию.

“Пусть все исчезнет, пусть все исчезнет, пусть все…– продолжала она твердить у себя в голове, но даже там говорила шепотом”.

Она открыла глаза и увидела это нечто в сантиметрах тридцати от нее, нависающее и смотрящее сверху. С его “лица” опадали те маленькие насекомые, но сейчас на них можно было насмотреться вдоволь, то были пауки. Сотни, тысячи, сотни тысяч маленьких пауков копошащиеся на его голове и на паутинке спадали к Тимии.

Девушка закричала и голова монстра вспыхнула ярким пламенем. Существо покачнулось, секундой осознавая свою, вроде бы, боль и вывернулось назад упав на спину. Вдруг все его тело стало гореть, Тимия сидела без понятия происходимого.

– Это я? – спросила она себя.

Но ответ пришел из-за угла. Потелета вторая бутылка и монстр, уже полностью объятый огнем, завертелся в агонии по ветхо-серой земле.

– Получай страхолюдина! – кричал кто-то. – Сдохи! Сдохни!

Тимия, дрожа каждой частичкой своего тела, передвинулась поближе к источнику человеческого

шума.

Это оказался парень лет двадцати с виду, в синей толстовке с капюшоном под черной ветровкой и красно-фиолетовых кедах.. Она вроде как припомнила что видела его, но такой образ нынче носит половина от молодежи. Парень прыгал, показывал средние пальцы и орал во всю глотку пока существо извивалось в боли.

– Помоги… – смогла она наконец и сама сказать что-то вразумительное, но сразу после этих слов черная мгла сна-кошмара поглотила ее в свои пучины.

Глава 7.

Ч1.

Тимия любила фильмы ужасов, и любила их настоящему. Даже самые бредовые и умные, дешевые и дорогие, старые, новые, озвученные профессионалами или дерьмовым школьником с допубертатным писклявым голосочком. Она любила смотреть их по вечерам, после работы, иногда с кружечкой кофе, иногда с пивом, полюбила так делать еще со школы. Годы идут, а в году много дней и много свободных вечеров. Библиотека пополнялась. Саспенс или скримеры? Уже не стало важно. Идея или посыл – в ту же яму. Для нее стал важен сам процесс и те эмоции полученные, или отданные, при просмотре ужастика.

Но когда она смотрела эти фильмы то ни разу в жизни не представляла себя на месте жертв, или маньяков. Просто ни разу. То был фильм – это есть реальность, а между ними граница в виде жидкокристаллического экрана. Так легче жить, и так понятнее жить. Попросту не надо прилагать усилия чтобы побывать на месте на котором бы ты не хотела быть. То что происходит на экране – происходит на экране. Так было, так будет, так… но не так сейчас.

Монстры из ужастиков зачастую действуют согласно одному мотиву. Это может быть животная ярость, месть, обычная злоба, голод или сумасшествие. И все это можно понять. На экране – люди, и они играют монстров по сценарию написанному людьми. Но то фильм, а вот когда ты видишь монстра перед собой это меняет ход твоих мыслей. Мотив перестает быть важен в момент когда дрянь смотрит на тебя сверху вниз.

Тимия дрейфовала по волнам собственного сознания и понимала что все что она видела в фильме вполне реально для тех кто в этом фильме был. Или казался быть. Оборотень на самом деле оборотень, а его жертва давным давно переварилась в желудке за кадром. Те существа реальны настолько что были способны воплотиться в фильме, так что им мешало сделать это в реальности?

Фильм – выдумка людей. И все те существа представляющие опасность на экране были так или иначе повзаимтсованы из различных культур людей живущих на земле, быть может в разные времена, или уже почившие свой род в памяти, но существующие в реальности. Оборотень пошел от так называемой болезни “Ликантропия” при которой человек думает что он зверь. Психологическое отклонение, а если попростому – сумасшедший решил что он волк и начал кусать людей.

Тот пауколиций реален ровно настолько насколько реалена листва на деревьях летом. Вопрос блужданий ее по царству Морфея заключался в другом.

Какого черта она вообще причастна к этому?

И ответом был всплывший фрагмент из какого-то старого сериала где черно-белые двери являли собой заставку.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец веры. Религия, террор и будущее разума
Конец веры. Религия, террор и будущее разума

Отважная и безжалостная попытка снести стены, ограждающие современных верующих от критики. Блестящий анализ борьбы разума и религии от автора, чье имя находится в центре мировых дискуссий наряду с Ричардом Докинзом и Кристофером Хитченсом.Эта знаменитая книга — блестящий анализ борьбы разума и религии в современном мире. Автор демонстрирует, сколь часто в истории мы отвергали доводы разума в пользу религиозной веры — даже если эта вера порождала лишь зло и бедствия. Предостерегая против вмешательства организованной религии в мировую политику, Харрис, опираясь на доводы нейропсихологии, философии и восточной мистики, призывает создать по-истине современные основания для светской, гуманистической этики и духовности. «Конец веры» — отважная и безжалостная попытка снести стены, ограждающие верующих от критики.

Сэм Харрис

Критика / Религиоведение / Религия / Эзотерика / Документальное
Что такое литература?
Что такое литература?

«Критики — это в большинстве случаев неудачники, которые однажды, подойдя к порогу отчаяния, нашли себе скромное тихое местечко кладбищенских сторожей. Один Бог ведает, так ли уж покойно на кладбищах, но в книгохранилищах ничуть не веселее. Кругом сплошь мертвецы: в жизни они только и делали, что писали, грехи всякого живущего с них давно смыты, да и жизни их известны по книгам, написанным о них другими мертвецами... Смущающие возмутители тишины исчезли, от них сохранились лишь гробики, расставленные по полкам вдоль стен, словно урны в колумбарии. Сам критик живет скверно, жена не воздает ему должного, сыновья неблагодарны, на исходе месяца сводить концы с концами трудно. Но у него всегда есть возможность удалиться в библиотеку, взять с полки и открыть книгу, источающую легкую затхлость погреба».[…]Очевидный парадокс самочувствия Сартра-критика, неприязненно развенчивавшего вроде бы то самое дело, к которому он постоянно возвращался и где всегда ощущал себя в собственной естественной стихии, прояснить несложно. Достаточно иметь в виду, что почти все выступления Сартра на этом поприще были откровенным вызовом преобладающим веяниям, самому укладу французской критики нашего столетия и ее почтенным блюстителям. Безупречно владея самыми изощренными тонкостями из накопленной ими культуры проникновения в словесную ткань, он вместе с тем смолоду еще очень многое умел сверх того. И вдобавок дерзко посягал на устои этой культуры, настаивал на ее обновлении сверху донизу.Самарий Великовский. «Сартр — литературный критик»

Жан-Поль Сартр

Критика / Документальное