Иное утро

Изо рта Арфо вырвалась струя рвоты, он упал на колени извергая из себя остатки вчерашнего ужина и перекуса перед тренировкой. Рыжая морковь сливалась с красным мясом в бульоне из переваренных яиц с пережованными макаронами образуя бело-желтую смесь молнией растекшуюся по асфальту. Ошейник замигал красным и начал впрыскивать успокоительные в смеси со снотворными, но он продолжал что-то лепетать, только теперь несвязно.

– Море ограничено берегами, Лаплас ограничен материей, серая воля нево… – были последними его словами перед тем как отключится.

Ч4.

Мама ничего толком не сказала. Просто спрашивала как живется, куда пропала, и хорошо ли Тимия ест. Но ее голос был в этот раз совсем другим, и казалось от сильной женщины осталась только сильная мать. Слова грели душу девушки, и возвращали в те моменты ее жизни когда все было хорошо и все было предельно ясно.

Сейчас же ясным ничего не было. Вот она ей позвонила, и?

Тимия сидела и просто смотрела в пол пытаясь избавиться от уже докучевших мыслей. Мысли, однако, уходить не хотели.

Были сны которые Макс окрестил “реальными” и если он прав то все куда хуже чем могло было показаться, но и объясняло почему именно она должна пойти с Арфо в серый мир. Ей нужно было его убить. Хотя бы это было четче некуда. Мысль сияла светлым нимбов в ее голове мрака. Вот есть человек, вот у него ствол в руке, вот она уже видит как перехватывает его и нажимает на курок. Точно целиться не надо – парень будет в упор, и бегать он тоже не станет. Это его задача, это его роль, это его судьба и его решение. И разделили их только для того чтобы Макс рассказал ей это. Обходными путями, но рассказал.

И само действие представлялось таким простым, таким легким, что поверить в его осуществление было невозможно. Тимия не глупая девочка, Тимия знает как работает мир. Но так же Тимия знает что мир больше не работает так как нужно. Но и не так как не думается. Теперь существует только хаос без последствий. Выстрел не обязан убить, пуля не обязана выходить из ствола пистолета, порох может отказаться зажигаться. Поэтому простое действие сулило множество неопределенностей.

Тимия сидела, крутила в пальцах завихренный шнур телефона в котором уже не было голоса матери, а оставался только протяжный гудок и тупо смотрела в пол, на его изгнившие до основания доски через которые уже проглядывалась проплесневевшая земля и думала. Много и усердно думала как ей стоит поступить.

Решений не было. Тимия обладала талантом к механике с самого своего рождения, она любила и хотела познавать мир таким какой он есть. Но мир отказался быть таким каким он был. И отказывался быть любым.

Часы висевшие на резном столбе в центре показывали без пятнадцати двенадцать, почти-то обед, и когда Тимия определила это – в животе забурлило.

Голод, вот то последнее против чего здравомыслящий человек не сможет пойти. И всякий раз человек говорит – “Я хочу”, проявляет свое желание, показывает свое проявление свободы – ведь он может отказаться от нее. Вот только всякий кто хотя бы раз в жизни испытывал голод скажет что голодный человек подобен зверю. Так что можно ли говорить что это твое желание? И что вообще есть “твое”? Голод – биология, любовь – химия, злость – физика. И где же в этих постулатах благоразумности затесалась разумность? Определения определяют себя, понятия не понимают тебя.

Есть монахи которые морили себя голодом до самой смерти. Так они думали достичь просветления, достичь высшей формы своего человеческого – отказываясь от звериного. Но так ли это было в сущности и чего они добились? Достигли ли они Нирваны или попросту умерли в деревянной коробке?

Объективно – эти люди убивали себя и были сумасшедшими, а все их рассказы о “высшем” – были просто бредом умирающего. Все прожившее человеком – сливалось воедино.

Большой рот Бена Аффлека протикал/пропел/прохрипел двенадцать раз, Тимия опустила трубку в приемник, развернулась вон и отошла к двери еще раз окинув палатку суровым взглядом, а после нажала на ручку и открыла дверь.

Это был… третий или четвертый день? Сложно было определить когда тебя вырубают по щелчку пальцев из ошейника и когда солнце навечно застыло в зените. Хотя оно уже и не грело, и не создавало света. Оно просто весело в высоте и смотрело на человеческим мир одним огромным огненным шаром-глазом. Между куцых березок гулял легкий ветерок, а птички неизменно болтали между собой на своем, на птичьем, и не думали ни о чем кроме как о своей болтовне. Быть может и у них был свой Макс aka Пророк и Тимия aka убийца бога, и обсуждали они все целесообразность собственных действия. Просто непонятных, нам, людям.

Тимия шла прямо по дорожке до столба от которого расходилось еще три дороги. Дорога прямо вела в стрельбища, влево – в казармы, а слева находилось то место куда ее вели ноги. Или желудок? Вопрос не важен, урчание дало ответ.