Иностранка

— Не серчайте, барин, только нельзя мне обратно домой. Если вернусь без денег, отец меня прибьет. Он у меня лютой. Можно мне все ж остаться?

Он мрачно посмотрел на нее и задумался. Ему было жаль ее, но Михаил совершенно не чувствовал плотских позывов к этой румяной темноволосой крестьянке.

Поджав губы, он подошел к столу и, достав несколько золотых монет, протянул их девушке.

— Возьми, отдай отцу. А теперь, иди.

— Ох, барин. А как же-то? — начала Миланья, дрожащей рукой взяв из широкой ладони монеты. — Я ведь дОлжна вам…

— Иди, я тебе сказал, вот надоедливая, — уже недовольно произнес Невинский и отошел от нее к окну. Миланья, сыпля словами благодарности, вышла.

Михаилу стало душно, и он распахнул окно в сад. Его глаза сразу же отметили две фигурки между деревьями, качающиеся на качелях. Это были Наташа и Мари. Они расположились всего в трех десятках шагов от него, и он видел, как по ветру развеваются светлые волосы дочери и подол темно-серого платья Мари. Молодая женщина отталкивалась одной ножкой, раскачивая большие качели, а Наташа весело смеялась. Затем он заметил мальчиков, которые играли в салки.

Чем дольше Михаил смотрел на молодых особ, тем становился мрачнее. Конечно, всем весело, хорошо и радостно. Лишь он чувствовал себя гадко и взвинчено. Черная мысль точила его сердце, ни на минуту не давая покоя.

— Отчего она отказала мне? — глухо бубнил себе под нос он, не спуская напряженного взгляда с гувернантки. — Что я сказал не так? Я ведь предлагал ей гораздо более, чем Миланье. Отчего же она противится мне?

Прошло несколько дней. В то воскресенье Невинские с утра находились в церкви, которая располагалась неподалеку. Михаил Александрович и Николай стояли немного впереди, в центральном пределе. За ними Андрей и Маша, которая держала за руку Наташу.

Тихий, плохо освещенный храм навевал на Машу тоску. Мрачные своды, горящие свечи и запах ладана отчего-то напоминали ей о прошедшем безмятежном детстве. Они с матушкой и братом тоже каждое воскресенье ходили в храм. Эти воспоминания, далекие добрые и в то же время окрашенные в мрачные тона, совсем не умиротворяли ее душу. Она с каким-то стеснением в груди слушала слова молитвы, произносимые попом, и песнопения хора, доносившиеся до ее слуха, думая о том, что Господь ни разу не помог ей в тяжелой судьбе, хотя она так часто просила его о милости и помощи.

Раньше, в детстве, Машенька верила, что Господь очень добрый и помогает страждущим. Но в настоящее время ей думалось, что все, чего теперь она достигла в жизни, после того, как от нее отступился Бог в той крепости, куда ее отправили умирать, она добилась сама. Да, она лгала, подстраивалась, воровала, улыбалась нужным людям, отдавала на поругание свое тело, довольствовалась порою цыганской кибиткой, трудилась без устали в кондитерской лавке, да и теперь, жила в прислугах в богатом доме, но, благодаря всему этому, ей удалось стать свободной, выжить и сохранить жизнь своему сыну. Но все же она до сих пор в душе верила, что Бог добрый и для чего-то послал ей все эти испытания, однако церковники и церковь явно не могли помочь ей, и более она им не верила.

Взор Машеньки постоянно наталкивался на высокую фигуру Невинского, возвышавшуюся впереди. Он стоял прямо, чуть расставив сильные ноги, и лишь изредка осенял себя крестным знамением. Мощный неподвижный силуэт Михаила Александровича в черном дорогом наряде и высоких начищенных сапогах наводил Машу на тревожные мысли. Отчего-то черные сапоги, которые постоянно носил Невинский, не нравились ей. Она чувствовала, что мужчина, который предпочитает такую жесткую твердую обувь, имеет и подобный характер.

Николай стоял рядом с отцом. Он постоянно крутил головой и переминался с ноги на ногу. Было видно, что юноше скучно. И Маша в душе жалела его, так как знала, что для юноши нет ничего ужаснее, чем стоять на одном месте. Он был слишком подвижным. Однако, находясь рядом с отцом, сдерживал себя, боясь вызвать неудовольствие Михаила Александровича.

В какой-то момент Маша посмотрела на девочку, которая держалась за ее руку, и увидела, что личико Наташи очень бледно. Наклонившись к малышке, молодая женщина шепотом спросила:

— Наташенька, тебе нехорошо?

— Я устала, — захныкала девочка.

— Уже скоро. Сейчас будет причастие, а после крест поцелуем — и тогда домой, милая. Потерпи.

В этот момент Невинский, заслышав шум за спиной, обернулся и недовольно взглянул на гувернантку и дочь. Увидев его бьющий, осуждающий взгляд Маша испуганно взглянула на него.

— Наташа устала. Можно ей посидеть? — спросила она тихо у Михаила.

Невинский сузил глаза и, строго посмотрев сначала на девочку, а затем на Машу, отрезал:

— Нет.

— Но Михаил Александрович…

— Прекратите разговаривать! — перебил он неучтиво и отвернулся.

Бросив в спину Михаила Александровича осуждающий и неприязненный взор, Маша, вздохнув, вновь посмотрела на малышку. У Наташи на глазах выступили слезы. Но ослушаться отца она боялась. Она ласково прижала девочку к себе и прошептала:

— Обопрись на меня, милая, тебе будет легче стоять.