Иностранные связи

Как-то раз за обедом у Эдвина, когда на минуту стих шум голосов, Розмари пропела, что в восторге от того, как Джейн (подруга Винни) ест салат! Джейн впоследствии убедилась, что уточнять у Розмари, что она имела в виду, совершенно бесполезно. Даже если удастся вновь завладеть ее вниманием — а это дело непростое, — Розмари лишь откинет со лба бледно-золотистые локоны, рассмеется, как только она одна умеет («будто хрусталь сверкает на солнце», по словам одного восторженного телевизионного критика), и воскликнет: «Ах, даже не знаю, как это объяснить! Просто… это так… чудесно!» А если ответить возьмется кто-то другой, Розмари либо пропустит объяснение мимо ушей, либо возразит, что дело совсем, совсем не в том! Она не могла вынести, чтобы ее минутные настроения — легкие, как бабочки, — кто-то разбирал, раскладывал по полочкам.

Услышав от Розмари похвалу собственным необыкновенным достоинствам (или узнав из третьих уст), многие радуются. Приятно, конечно, когда тебя любят и восхищаются тобой, пусть даже мимоходом, тем более что Розмари очаровательна и знаменита. Даже если и неясно, что она имела в виду, в ее манере делать комплименты есть что-то необычайно милое. В самом деле, некоторым из тех, кого Розмари еще ни разу не похвалила — в том числе и Винни, — казалось, что их несправедливо обошли.

Но были и такие, кому от похвал Розмари делалось неловко. Представьте, к примеру, зубного врача Розмари. Его знаменитая пациентка только что ушла, и он остался в кабинете один. Он направляет на себя зеркальце, смотрит в него и хмурится. Неужели волосы у меня и вправду очень мило вьются за ушами? Или, наоборот, в этом есть что-то странное, уродливое? Может быть, леди Розмари смеялась надо мной?

Джейн призналась, что много дней после приема у Эдвина похвала Розмари не выходила у нее из головы. В конце концов Джейн достала из холодильника миску вчерашнего салата, встала напротив зеркала в столовой, сняла с миски полиэтиленовую обертку и принялась перед зеркалом жевать пряные, пропитанные маслом листья салата и ломтики помидоров, пытаясь понять, что же такого замечательного или необычного в том, как она ест. Что же на самом деле хотела сказать Розмари?

Скорее всего, ничего особенного, объяснила ей Винни. Сказала первое, что пришло на ум, чтобы привлечь к себе внимание или сменить тему разговора, — словом, сотрясала воздух, не более того. Для актера слова не столь важны, как для человека, имеющего дело с литературой, значение для них таится в жестах и тоне голоса. Слова для артиста — всего лишь либретто, ряд пустых бокалов, которые можно наполнить голосом, словно золотистым, серебристым или бронзовым вином. В драматических школах, слышала Винни, учат говорить «Закрой, пожалуйста, дверь» двадцатью разными способами.

В любом кругу знакомых всегда есть люди, которые считаются «друзьями», но общаются лишь вынужденно, а если круг распадется, легко забудут друг о друге. Винни и Розмари как раз такие «друзья». Благодаря Эдвину они встречаются достаточно часто и делают вид, что очень рады, но на самом деле друг друга недолюбливают. По крайней мере, Винни не очень-то любит Розмари и чувствует, что неприязнь эта взаимна. Но ничего тут не поделаешь. Винни представляет себе нити, точнее, паутину, которая связывает их с Розмари, — тончайшую, протянутую через дождливый Лондон от Фулхэма до Айлингтона, с отдельными ниточками до Хайгейта и Уимблдона. Винни и Розмари — точки пересечения нитей, их связывает множество витых шелковых паутинок. Если нити добрых отношений оборвутся, то останутся липкие, зияющие дыры, и всем от этого будет плохо. И возможно, думает Винни, не мы одни так связаны поневоле. Но паутина остается, простирает над Лондоном свой узор из упругих нитей, весь в капельках росы, — и никуда не денешься.

Читать стало темно, да и час пик вот-вот начнется, пора собираться домой. За стенами Лондонской библиотеки сыро и зябко, дождевые капли как будто не падают, а висят в воздухе. Есть по-прежнему хочется, а дома в буфете пусто. Винни сворачивает на Дьюк-стрит и заходит в «Фортнам и Мэйсон». Продавец в строгом костюме, как у банкира начала века, подходит к ней и любезным полушепотом предлагает помочь. Винни вежливо отказывается. Нет уж, выкладывать здесь безумные деньги — сущая глупость. Пока Винни стоит в раздумье перед вавилонской башней импортных варений и конфитюров, ее окликает другой голос, гораздо громче и далеко не такой вежливый, — настоящий голос американца со Среднего Запада.

— О-о, здрасьте! Вы ли это, профессор Майнер?

Винни оборачивается. Ей улыбается во весь рот грузный мужчина в зеленом полупрозрачном полиэтиленовом плаще, самом что ни на есть отвратительном из тех, что носят в Америке. К широкому, потному, красному лбу мужчины прилипли рыжеватые, седеющие пряди волос.

— Мы в самолете познакомились, месяц назад. Чак Мампсон.

— Ах да, — вяло отзывается Винни.

— Ну что, как оно? — Чак смотрит на нее, хлопая глазами, точно так же, как в самолете.

Оно? Должно быть, работа? Или жизнь в целом?

— Все хорошо, спасибо. А у вас?