ИНСАЙТ

Баута снова посмотрел на неё, но в этот раз женщина не отвела взгляда.

– Ты правда этого хочешь? – голос из-под жутковатой маски прозвучал неожиданно мягко и сочувственно.

– Да. Если другого пути нет… Он как родной мне.

Она села рядом и погладила ребёнка по щеке, на которую с шеи уже ползли чёрные пятна.

– Ляг рядом с ним. – Баута отодвинулся, и женщина примостилась с краю кровати, прижав к себе еле дышащего малыша. Серафим накрыл ладонями их лица и закрыл глаза. Пару минут ничего не происходило, а потом он… Запел. Тихо, почти неразборчиво, но я понял, что узнаю мотив! Какая-то простая, смутно знакомая мелодия. Она пробуждала в душе что-то такое… Светлую, хотя и с оттенком грусти, надежду, наверное. На мои глаза навернулись слёзы, стало тяжело дышать от нахлынувшей нежности. А потом я скорчился, оседая на пол. Чудовище внутри выпустило когти и они словно всё глубже погружались в мои внутренности. Ему явно не нравилось происходящее. Ощущение было такое, будто оно пытается прогрызть себе путь наружу прямо сквозь мои рёбра. Оно выло, чувствуя, что добыча ускользает. КАК МНЕ ХОТЕЛОСЬ ВПИТЬСЯ В НИХ ЗУБАМИ! МОЁ! МОЁ ПО ПРАВУ!!!

Я не знал, сколько ещё смог бы сопротивляться этим желаниям, но… Всё закончилось. По комнатке, когда Баута замолчал, будто прошелестел облегчённый вздох двух голосов. Свеча мигнула и погасла, оставив нас в кромешной темноте. А я ощутил, что в комнате стало на двух людей меньше. Остались только их тела, но в них уже не было чего-то очень важного.

Баута встал и повернулся ко мне. Его глаза в прорезях маски горели светло-голубым, постепенно затухающим электрическим огнём. Я замер, загипнотизированный этим сиянием и не успел увернуться, когда его сапог врезался мне в рёбра. Я скорчился, хватая воздух, а Серафим наклонился ко мне и проскрежетал:

– Всё ещё осуждаешь меня, а?! Посмотри на себя. Посмотри внутрь! Ты же был на грани, я почувствовал! В тебе всё меньше от человека и больше от твари! Молись, чтобы наш путь не оказался слишком долгим! Потому, что ты уже почти потерян! – отворачиваясь и выходя в коридор, он добавил, куда тише. – Несчастный мальчик…

Баута ушёл, а я лежал рядом с двумя дышащими телами, только что бывшими людьми и плакал от страха и жалости к себе. Маска горела огнём, словно вплавлялась в кожу. Я поднял руки, чтобы снять её и понял две странности. Черты фарфорового лица изменились: губы искривила усмешка, обнажившая острые, сколотые зубы. По этой, ещё нескольким чертам и расположению проступивших трещин я понял, что маска стала копией моего лица, только отмеченного будто чертами всех пороков, от злобы до похоти. И ещё одно… Как я ни пытался, я не мог её снять! В ушах, издевательским набатом, билось безумие. Начался Звон.

Глава II Видения и сны

Лиса

…тьма. Как долго вокруг только она? Мои веки стянуты грубой нитью, и я не вижу. Голос давно сорван, и я не могу кричать. Тело настолько измучено, что я ничего не чувствую. Остался только слух. Скрип двери, тяжелые шаги, плеск воды в чашке, из которой мне дают напиться. И гимны. Бесконечные, заунывные песнопения. Они наполняют меня чем-то тягучим и мерзким, вытесняют остатки мыслей. Где я? Когда? И… Кто? Не знаю, не могу вспомнить. Когда стараюсь – голову сверлит боль, а боли и так слишком много. Проще не думать, раствориться в отвратительном хорале, отдать ему чувства и переживания. Зачем ты(я) сопротивляешься? Что держит тебя в моей голове? Обрывки воспоминаний? Ощущение детской ладони в твоей руке? Их плач? Крики? Смех? Нет. Это не то, это давно бы забылось.