Инспектор Антонов рассказывает

— К Магде, куда же еще? Место для меня там есть.

— Слушайте, — говорю, — не выводите меня из терпения. Идите к Магде и ждите там, пока я… пока кто-нибудь не придет за вами. Понятно?

Она машинально что-то отвечает и вешает трубку.

Сейчас только мне этого не хватает: устраивать чьи-то личные дела. Как будто мои собственные дела, и личные, и служебные, процветают. Хорошо хоть, что в данном случае частные интересы в какой-то степени связаны с интересами следствия. Мне нужно знать в деталях, как поступил Филипп и почему он поступил именно так. Чтобы наказать Дору? Но такой человек, как Филипп, смонтировав добротный механизм для шантажа, не станет разрушать его просто так, чтобы наказать кого-либо. Потому что сейчас он лишил себя возможности шантажировать Дору в дальнейшем.

Размышляю на эти темы и одновременно манипулирую с телефонной трубкой, потому что в голове у меня сейчас не один Филипп. Наступает час, когда я прекращаю все эти параллельные занятия и отправляюсь навестить Марина.

Архитектор открывает мне дверь, пытаясь одновременно проглотить кусок. Есть люди, которые чем больше расстроены, тем больше чувствуют необходимость как следует подкрепиться. Но лицо Марина действительно осунулось и помрачнело.

— Извините, я как раз ем…

— Ничего, я только на минутку.

Он вводит меня без церемоний в кухню, всю белую, с полочками, со стенными шкафчиками, электрической плитой, холодильником и прочим. На столе стоят две тарелки с брынзой и колбасой.

— Что так по-холостяцки? — прикидываюсь я дурачком.

Марин тоже прикидывается дурачком. Вроде бы не расслышал.

— Что, ваша приятельница уехала?

— Я думаю, вы пришли по служебным делам? — уклоняется хозяин, садясь за стол. После чего, решив все же проявить гостеприимство, добавляет:

— Садитесь, пожалуйста! Позавтракаем вместе.

— Я совсем недавно поел, — вру хладнокровнейшим образом, но присаживаюсь.

— Тогда чашечку кофе. Я только что сварил.

Он берет с плиты кофейник и наливает мне нечто среднее между чаем и кофе, довольно жидкое, но обильно испускающее пар. Я беру чашку, закуриваю и возвращаюсь к своему:

— Продолжайте есть и постарайтесь выслушать меня спокойно.

— Но я и так слушаю.

— Я хочу сказать, не сердитесь, если я затрону и некоторые личные вопросы. Потому что иногда в наших делах личное и служебное так переплетается, что… Именно по этой причине в ходе расследования мне пришлось познакомиться с некоторыми подробностями, касающимися прошлого Доры.

— Значит, и вы в курсе… — с горечью замечает Марин, отодвигая тарелку. — Оказывается, все были в курсе, кроме меня.

— Вы ведь любите Дору?

— Любил, — восклицает Марин, делая акцент на времени глагола.

— Ну, в таком случае, значит, вы ее еще любите. Человек не изменяет своим чувствам за одну ночь, не имея на то серьезных причин.

— «Не имея серьезных причин»? Вы издеваетесь надо мной?

— И не думаю.

Тут хозяин швыряет вилку на стол и взрывается, не ожидая моих объяснений:

— Но послушайте, ведь она взялась окрутить меня только для того, чтобы выиграть пари! Грязное кабацкое пари! Чтобы доказать, что она может сыграть роль невинности, несмотря на всю свою развращенность, что у нее есть талант, чтобы «покорить» серьезного человека, вроде меня… что хотя она и… негодяйка…

— Стойте! — останавливаю я его. — Дора не негодяйка. Дора — хороший человек… ну, признаться, человек, переживший известные аварии, но, безусловно, хороший человек. А уж если говорить о негодяях, то ищите их скорее в вашем роду!

Манев смотрит на меня почти испуганно, приоткрыв рот, чтобы что-то сказать, но так и застыв в этом положении.

— Тут нечему удивляться. Я говорю вещи, не столь уж невероятные. Дора пришла сюда не из-за пари, а для того, чтобы отвести от Филиппа опасность, которая угрожала ему по его же вине. А сказать точнее, он заставил ее пойти. И она пошла, чтобы спасти его, потому что, согласитесь сами, в то время она еще не знала вас, не имела никаких обязательств перед вами и все дружеские ее связи и обязательства, которые она имела, относились, естественно, лишь к Филиппу.

— Это ничуть не меняет положения вещей, — отвечает глухо и устало Марин, бессмысленно глядя на свои тарелки.

Он, видимо, ожидал, даже смутно надеялся, что я одним духом опровергну слова Филиппа, а сейчас, когда понял, что дело касается лишь нюансов, снова оказался во власти прежнего настроения.

— Слушайте, Манев. Филипп совершил по отношению к вам немало подлых поступков, почти все они мне известны, и если я в прошлый раз не настаивал, чтобы вы мне о них рассказали, то только из уважения к вашим братским чувствам. Имейте, однако, в виду, что если он попытается совершить такую подлость, которую вы никогда не сможете забыть…

— Оставьте, — машет рукой Марин. — Я знаю своего брата. Отлично знаю, что он способен приукрашивать и раздувать какие-то вещи, чтобы произвести сенсацию и блеснуть. Но вы, зная эту историю, и не со слов Филиппа, — возьметесь ли вы утверждать, что все это ерунда?