Инспектор и ночь

Баев мрачно смотрит на расписку — я чувствую, что он борется с желанием выхватить её у меня из рук и порвать. На конец, он овладевает собой и буркает:

— Не знаю, что сказала вам эта мерзавка. Я не имею ничего общего со смертью Маринова. Ничего!

— Ну, вот, мерзавка! С каких это пор женщина вашей мечты стала мерзавкой. И вообще — можете вы мне сказать, где вы находились в ночь убийства, учитывая, что полчаса назад я установил лживость вашего алиби.

— У своей первой жены…

— Первая жена… И вторая ложь… А почему вы не сказали мне сразу, если были у первой жены?

— Неудобно, сами понимаете…

— Какая чувствительность! А лгать вам не было неудобно… Что вам понадобилось от первой жены? Надёжное алиби?

— Ничего мне от неё не надо. Я часто туда хожу. Там для меня настоящий дом с тех пор, как эта мерзавка… сами понимаете… И после всего, что я сделал для неё… Из грязи вытащил… Влез в долги… Рисковал своим честным именем…

И этого прорвало. Поди останови. И новый ворох грязного белья вырастает передо мной. Или, может, того же самого, но рассматриваемого с другой позиции — с позиции уязвлённого рогоносца… Уйма живописных подробностей. Кроме одной, существенной.

Я рассеянно слушаю и опять улавливаю слово «ад».

— Погодите! — говорю я ему. — Голова пухнет от всего. Раз ад, почему же вы не поставили точку?

— Разве это зависело от меня? В этом доме решающее слово принадлежало одному Маринову… Он терроризировал нас всех.

— А кто ж из вас сумел поставить точку?

— Не знаю. Только не я.

— Допустим что не вы. Но тогда кто же?

— Не знаю. Во всяком случае не я. А за Димова не могу ручаться.

* * *

Шагая по улице под моросящим дождём, я с тоской представляю себе, как моя порция баранины покрывается слоем жира. Потом примиряюсь и начинаю смотреть на вещи философски. Во-первых, горячая пища вредна, во-вторых, я уже так отвык от неё, что случись мне её попробовать, я, наверно, с отвращением отвернусь. Поэтому железо должно быть горячим, если хочешь его ковать. Эта мысль придаёт мне бодрости, и я ускоряю шаг.

Димова я застаю одного в конторе. Это уже плюс. Ни от чего так не простужаешься, как от допросов под открытым небом. Вспотеешь, прохватит сквозняком — и вот тебе озноб, бред…

— Хочу вас обрадовать, — приветствую я Димова, который едва кивает в ответ. — Мы нашли то, что вы искали!

При этом я весело размахиваю письмами и доносами, найденными в тайнике, устроенном в мифологической ноге. Димов почему-то не бросается мне на шею — он становится ещё мрачней.

— Вы что, не рады? — продолжаю я. — Что ж, такова жизнь. Хочешь доставить человеку радость, а вместо этого. Ну, хоть развлеку вас новостью, что ваше алиби оказалось фальшивым, господин тайный агент!

— Я не был тайным агентом, — почти апатично произносит Димов.

— А доносы? Вы, наверно, припоминаете, что, кроме ваших любовных писем, там были и доносы.

Для пущей наглядности я снова помахиваю документами.

— Вы сами знаете их содержание, — мёртвым голосом отвечает Димов. — Мелкие, совсем пустяковые сведения, которые давал полиции не только я и которые сам Маринов заставлял меня собирать о клиентах.

— Почему же вы так боялись, что мы обнаружим эти пустяки?

— Из страха потерять адвокатское место.

— Что же, мотив серьёзный…

— Но, согласитесь, недостаточный для того, чтобы совершить убийство… В сущности, я впервые испугался, что документы эти найдут, только после смерти Маринова. Пока же этот подлец был жив, я вообще не думал об этом. Просто понимал, что ему самому было выгодно как можно дольше шантажировать меня.

— А что он требовал, шантажируя?

Подперев голову рукой, Димов уставился неподвижным взглядом в исцарапанную, забрызганную чернилами крышку письменного стола.

— Самых разных услуг. Командовал мною, будто я был у него на побегушках. Гонял по таможням… Заставлял продавать заграничные вещи… Требовал, чтоб я его знакомил с девушками… пока не отправился ко всем чертям.

— Ну, ну, полегче — всё-таки покойник. Давайте переменим тему. Итак, в тот вечер, когда ваш приятель отправился, как вы выразились, ко всем чертям, вы находились не в Ямболе, а в Софии. А если точнее?

— Дома.

— А почему вы солгали… простите, отклонились от истины?

— Чтобы избежать тех самых допросов, которым вы меня подвергаете.

— Легкомысленно. Судьбы всё равно не избежать. Но хватит избитых афоризмов! Что именно вы делали дома? Пили коньяк с Мариновым?

— Никакого коньяка я не пил.

— Значит, он пил, а вы наливали?

— Не был я у Маринова, я вам уже сказал. У Маринова была женщина.

— Женщина? Это слишком общо.

— Я не могу точно утверждать, но, когда я возвращался домой, мне показалось, что я слышу голос этой маленькой дурочки — Жанны.

* * *