Инспектор, спасите сына! (СИ)

Мы с Ярославом выходим из машины и присоединяемся к ним.

— В двадцатой, милок. В двадцатой она живет. Но не выходит почти.

— Редко видим ее. Хорошая была женщина, добрая. Помогала всегда, но потом, замкнулась в себе.

— И не говори, Фёдоровна. Как с языка сняла. Замкнулась. Закрылась. Из дому не выходит. Только в окошке иногда ее и вижу. Да.

— Спасибо, дамы, — произносит Саид, записав все показания старушек.

— Да не за что, а что, она натворила чего?

— Вы ж вроде не бандюганы какие.

— Нет, точно не бандюганы. Это милиционеры!

— Да не милиционеры, а полиционеры!

Пока бабульки продолжают судачить на эту тему, Давид замечает нас и подходит, чтобы поздороваться.

— Ну что, пойдём? — спрашивает он, смотря на Ярослава и коротко кивнув мне в знак приветствия.

— Да, — отвечает Ярослав.

Мы все в четвёртом под восторженные и любопытные перешёптывания старушек на лавочке заходим в подъезд. Подойдя к двадцатой квартире, Давид ищет взглядом дверной звонок, но не находит его, поэтому громко стучит в старую железную дверь.

Через какое-то время из квартиры доносится шарканье чьих-то ног и приглушённый женский голос:

— Алёшенька? Алёшк, это ты, хороший мой?

— Голикова Екатерина Михайловна? — спрашивает Саид.

— Да? — осторожно отзывается голос из-за двери.

— Следователь Зверев. Оперативный отдел. Откройте, пожалуйста, — встревает в разговор Давид.

— Следователь? — переспрашивает женщина. — Ох ты, господи…А что случилось? Ох… Сейчас!

Раздаётся какая-то возня. Наконец, дверь перед нами открывается. За дверью стоит женщина, возраст ее понять сложно. Лицо опухшее, взгляд синюшный. На ней старый запахнутый халат и дырявые тапочки.

— Здравствуйте, Екатерина Михайловна. Можно, мы войдём? — спрашивает Саид.

— Ох, можно, — женщина едва заметно улыбается. — А вы такие симпатичные молодые люди. Вы друзья моего Алешеньки?

— Можно и так сказать, — говорит Ярослав и, следом за Давидом, заходит внутрь. Квартира выглядит неухоженной. Создаётся явное ощущение, что большую часть вещей отсюда кто-то вынес. Целый ряд пустых бутылок в коридоре намекает на один единственный вывод. Женщина — алкоголичка.

Она проходит в кухню, садится за стол и подтягивает к себе бокал с прозрачной жидкостью. Выпив его и выдохнув резко, она начинает покачиваться на стуле.

— Эх, Алешенька, Алешенька. Все никак не навестит. А он у меня такой умненький… Такой х… Хороший! Он у меня учится! Он у меня профессором будет! Да! — бормочет женщина, смотря в окно.

— Алешенька, это ваш сын? — уточняет Саид. — Голиков Алексей Николаевич?

— Алексей… Николаевич. Алешенька мой. Сынок, — бормочет женщина. — Хороший. Рукастый. И в магазин матери сходит, купит все. Такой заботливый…

Давид вздыхает. Очевидно, сразу поняв, что от женщины этой мало чего можно добиться, он обходит квартиру, пытаясь найти хоть какую-то фотографию ее сына, но квартира будто бы и не обжитая. Либо вещи все отсюда продали, либо их тут никогда и не было.

Саид все ещё пытается хоть как — то разговорить эту женщину. Я жмусь поближе к Ярославу. Мне здесь страшно. Очень неуютно и неприятно находиться в таком месте.

Так ничего и не выяснив, мы покидаем квартиру. Саид пытался узнать, когда сын этой женщины приходил к ней в последний раз, но она вообще не смогла дать ни одного адекватного ответа.

На улице мы все останавливаемся у машин.

— Ладно… Мы попробуем пробить этого «Алёшеньку». Посмотрим, найдётся ли на него что-нибудь в базе. Будем на связи, — говорит Давид и пожимает руку Ярославу.

— Держите в курсе, — отвечает Савельев. Он пожимает руку и ему и Саиду. На этом мы собираемся разойтись, так ничего толком и не узнав. Настроение у меня от этого хуже некуда. От Алины и Егора нет никаких вестей уже сутки. На сердце от этого очень неспокойно.

Глава 29

Василина

Савельев снова отвозит меня к себе на квартиру, потому что возвращаться на съёмную мне просто напросто страшно. Когда мы приезжаем, я, чтобы занять себя хоть чем-то, начинаю готовить что-нибудь поесть. Как раз время обеда. Возможно, даже позднего.

Монотонное мытьё и надрезание овощей для салата, конечно, отвлекает меня, но надолго этого занятия мне не хватает. Когда с овощами покончено, я сажусь перед плитой и просто смотрю как закипает вода. Варящиеся яйца тихонько постукивают в кастрюльке.

Егорка очень любит варёные яйца на завтрак… Куда больше каши. Егор… Мой сыночек… Как сильно я сейчас хочу обнять его. Прижать его к себе и никогда — никогда не отпускать! Он так не хотел, чтобы я уходила тем утром. Плакал и капризничал. Он будто бы знал, что случится что-нибудь плохое. И почему я просто не осталась дома? Нужно было забить на все дела и просто остаться с ним. Или поехать одной. Но я, дура, взяла его.

— Черт… — я стискиваю в руке ложку и склоняюсь, прижимая ее к себе так, будто бы это мое единственное спасение.

Из глаз снова начинают литься слёзы. Я уже и так все глаза выплакала, вообще не понимаю, откуда у меня вообще осталось хоть-то что-то, чем можно плакать.