Инспектор Золотой тайги

– Ну, идемте в поселок, други,— Турлай бодро взял под уздцы зверевского коня.— Я пойду вперед, поведу вас самой короткой дорогой.

Миновав поляну, тропа снова вторглась в заросли. Высокий кустарник весь ходил ходуном и шелестел под порывами ночного ветерка. Торопливый ропот Гулакочи и шум собачьей свары среди развалин Мария–Магдалининского прииска становились глуше и глуше, пока вовсе не затерялись где–то вдалеке. А справа, за темной стеной кустов, нарастал широкий и ровный гул — то был голос уже самого Чирокана, хмурого властелина таежного золота.

Оставшиеся пять верст прошли в молчании. Чавкала под копытами грязь, звякала временами подкова о случайный камень да негромко побрякивали удила.

Поселок, должно быть, давно уже спал. Сейчас он уже не казался чистеньким и аккуратным, как на закате с горы. Дома — темные и молчаливые — то теснились беспорядочно и неряшливо, то, наоборот, словно бы сторонились друг друга нелюдимо. Тоскливо чернели поломанные изгороди, похожие на остатки громадного остова, вросшего глубоко в землю.

Турлай остановился, поджидая Зверева, и сказал, настороженно блеснув по сторонам глазами:

– Ко мне, видно, поедем…

Зверев кивнул.

– У меня оно, конечно, не бог весть как. Один живу, бирюк бирюком…

– Пустое, Захар Тарасович, нам все равно.

– Вот и я думаю…

Захар Тарасович круто свернул в какой–то малоприметный переулок, с обеих сторон подступали кособокие развалюхи — не то амбары, не то стойла для скота. Ломкий бурьян высился почти до крыш. Лошади, почувствовав, видно, конец пути, пошли бодрее. На частый стук подков лениво откликнулся лишь один пес — брехнул пару раз дряхлым басом из глубины темных дворов и — нос под хвост — вернулся, надо полагать, к своим собачьим снам.

Турлай вошел во двор приземистого длинного дома. Жердевые ворота стояли настежь — они, по всему судя, никогда и не закрывались. Дом показался Звереву заброшенным — издерганная ветром крыша, трава растет возле самого крыльца, и в слюдяном блеске окон тоже чудится что–то нежилое, остывшее.

– Вот она, наша хата! — весело блеснул зубами Турлай.— В другой половине Иван Карпухин проживает, шесть душ детей да баба — вот и весь его приисковый капитал. А в этой, значит, я, тоже богач еще тот…

Он негромко засмеялся и, повозившись перед дверью, исчез в сенях.

Очир тем временем хозяйственно обошел двор, закрыв попутно ворота, заглянул в низенькие сараюшки, темневшие в дальнем углу.

Двор задами выходил на обрыв, под которым тянулась травяная пойма, дальше — песчаный светлый берег, а за ним угадывался скупо мерцающий темный Чирокан.

Слабый свет тронул стекла, моргнул пару раз, разгорелся. Под окном легло бледное пятно. Стало чуточку веселее.

– Алексей Платоныч! — окликнул шепотом Турлай, выглядывая из сеней.— Вьюк давайте сразу в хату.

Зверев понял и подвел к крыльцу ту лошадь, которая везла оружие. Вдвоем с Очиром они торопливо развьючили и, спотыкаясь обо что–то в темных сенях, внесли в комнату два тяжелых брезентовых свертка, увязанные в несколько рядов веревками.

Турлай тем временем занавешивал мешками окна.

– Сюда, сюда давайте… Алексей Платонович, посвети–ка…

Он передал свечу, прошел за печку и, встав на колени, вынул несколько кирпичей, а за ними — половицу. Открылась узкая дыра.

– Это у меня тут оружейный склад,— глядя снизу вверх, с усмешкой объяснил Турлай.— Берданку и патроны здесь держу да пару лимонок — в Чите у солдат разжился, когда сюда ехал…

Зверев и Очир, присев на корточки, быстро сняли веревки, развернули промасленный брезент и начали подавать винтовки.

– Ах ты, мать моя! — восторгался Турлай, любовно взвешивая на широкой ладони лоснящуюся трехлинейку,— Совсем новенькие ведь, в масле еще… Ай да Серов!

Спасибочко ему наше, выручил, выручил, ничего не скажешь. Ну, теперь нас не укуси, теперь мы и сами с усами…

Когда оружие и патроны уложили в тайник, а половицу водворили на место, сияющий Турлай встал, степенно вытер о голенища сапог замасленную ладонь, но вдруг прыснул и весь зашелся от смеха. Зверев удивленно взглянул на него, обернулся к Очиру — тот невозмутимо раскуривал трубочку — и снова в полнейшем недоумении уставился на бурно веселившегося хозяина. Тот было умолк, но сейчас же глаза его начали пучиться, усы встопорщились и, не удержавшись, он опять захохотал, приседая и хлопая ладонью по коленке.

– Ну, гости дорогие, прямо скажу,— проговорил он наконец, вытирая глаза.— Угощать мне вовсе нечем. Ни крошки в хате нет. Харчуюсь я у Карпухиных, а они сей час, вишь, спят… Брал я краюху хлеба с собой, да съел ее аккурат перед тем, как вас встретить. Чудовый хозяин, а? Вы, значит, нам подарок дорогой, а мы вам дулю с маком, а? Ха–ха–ха…