Инспекция. Число Ревекки

– Такую же преданность Фрейслер выказал и нацистам после их прихода к власти. В эту партию он тоже вступил. (По рядам пронеслось хмыканье, смешки.) Что же это за преданность такая? Это не был паралич разума и воли. Но это было вполне осознанное приноравливание к ситуации и условиям. Не слепое повиновение или вера, а практическая изворотливость в текущей обстановке. Работая судьей уже в нацистской Германии, он активно использовал навыки, которые почерпнул у советских коллег на московских процессах тридцатых годов. Весь суд над заговорщиками был заснят на кинопленку – по приказу Геббельса из него смонтировали фильм, чтобы показать немецкому народу в назидание. Успевшие его посмотреть имели возможность наглядно убедиться, как жалко выглядели избитые и покалеченные обвиняемые в рваных шинелях, рубахах и штанах без ремней и пуговиц, небритые, голодные, измученные и запуганные. Бывший цвет немецкого общества, недавняя элита, военные и гражданские бонзы, гордые и смелые офицеры и маршалы! Теперь они стояли перед судом с кровоподтеками, понурив головы и придерживая спадающие штаны. Большинству из них предстояло быть медленно удушенными рояльными струнами, закрепленными на крюках для мясных туш из ближайших скотобоен. («Фу…», «Боже…» – зафыркали несколько слушателей.) Сам того не ведая, Геббельс лишь показал, что по желанию гестапо высшая раса легко превращается в низшую всего за несколько дней. Одним из обвиняемых был Петер Йорк, двоюродный брат непосредственного исполнителя покушения. Несмотря на свое плачевное положение, Йорк отвечал честно и бесстрашно: он прямо заявил судье Фрейслеру, что не вступил в нацистскую партию, потому как ее требования заставляют человека попирать моральные устои и священные обязанности перед высшим разумом. Такие ответы не входили в планы Фрейслера, которому было велено не просто вынести смертные приговоры, но напоследок унизить и опозорить обвиняемых перед собравшейся публикой. Тут же заткнув Йорка, Фрейслер спешно вынес смертный приговор. Но погибли оба: один расстался с жизнью по приговору балаганного суда, второй, немного позже, – от прямого попадания американской бомбы в то самое здание суда. Вторая смерть так близка к первой, не правда ли? Может быть, справедливость восторжествовала?

Тишина.

– Она восторжествовала. Но в совершенно ином значении. Образ Фрейслера в восприятии потомков имеет одну-единственную трактовку. Про него все понятно. То есть один останется в истории как смелый борец с преступным строем, а второй – как трусливый беззаконник, который пособничал этому строю. Строю и откровенному злу. Который не удостоился даже имени на могильной плите. Поэтому внимание, вопрос. Стоит ли какая-нибудь ситуация, в которую нас опрокидывает жизнь, того, чтобы мы поступились человеческими принципами, прикрылись приказом, то есть чужой волей?

Тишина, и даже кружки перестали дымиться.

– Ради этого приказа ты пожертвуешь жизнью? На самом деле? Судья Фрейслер явно не был готов погибать под бомбами ни за большевиков, ни за нацистов. В отличие от его обвиняемого, Йорка, который знал, на что шел. Вот эта готовность умереть и есть, наверное, лакмусовая бумажка всяких убеждений.

Преподаватель подошел к столу Агаты и вытащил еще одно печенье.

* * *

Буквально на следующий день я получил приказ задержаться в Аушвице до дальнейших распоряжений. Судя по всему, тут намечались серьезные изменения. Впрочем, о них уже давно говорили. К ноябрю количество заключенных в лагере перевалило за сто сорок тысяч, в то время как в остальных лагерях, вместе взятых, содержалось чуть более двухсот двадцати тысяч. Вести общую бухгалтерию и сопроводительную документацию, а главное, контролировать этот единый организм становилось все сложнее. В связи с этим Поль высказал предложение разделить Аушвиц на части. Одна за другой приехали несколько делегаций из Берлина, после чего решено было окончательно поделить лагерь на три независимых: Аушвиц I – бывший основной лагерь, Аушвиц II, он же Биркенау, и Аушвиц III – Моновиц со всеми внешними рабочими лагерями, которых было уже больше дюжины. Место Хёсса во главе материнского лагеря занял оберштурмбаннфюрер Артур Либехеншель, до этого времени – начальник первого управления в нашем отделе D. Хёсс же занял место Либехеншеля в инспекции. То есть их попросту поменяли местами.

Это было главной новостью для обсуждения в офицерском казино.

– Неравноценная рокировка.

Я с интересом слушал рассуждения какого-то подвыпившего оберштурмфюрера.

– При всем уважении, у Либехеншеля нет никакого практического лагерного опыта. Как мне говорили, талантливая кабинетная крыса, в хорошем смысле безусловно, – поспешил добавить он.

– Едва приехал, как приказал прекратить расстрелы в одиннадцатом блоке, – вмешался еще один.

Оберштурмфюрер покачал головой:

– Нет, это место не для него.

– А видели, с каким кислым лицом Хёсс покидал нас?

Раздался громкий смех.