Инстинкт Бабы-Яги

Я удивился, отчего это сотрудник ГИБДД начал издавать малопонятные звуки, и посмотрел на него. Тому явно было плохо. Лицо его, только что по-детски розовощекое, круглое и слегка наивное, стало бледным, вытянутым и испуганным.

– Вам нехорошо? – испугался я.

– А… о… а… она… – заикался постовой, тыча рукой в глубь машины.

Я обернулся. Николетта улыбалась на заднем сиденье. Ее темно-красные глаза отражали свет фонарика. Две длинные нити, словно лучи лазера, пронзали тьму. Маменька выглядела просто жутко. Если бы я не знал, в чем дело, мигом бы выскочил из «Жигулей» и унесся куда глаза глядят!

– Э-т-т-та… – заикался несчастный постовой, – чтой-то у ней с глазами?

Неожиданно на меня напало детское веселье. Стараясь не расхохотаться, я с самым серьезным видом заявил:

– У кого? У женщины на заднем сиденье?

Сержант осторожно кивнул.

– Не волнуйтесь, она не заразная, – хмыкнул я, – в прошлом году шла вечером через кладбище, а на нее что-то налетело и укусило. Все, с тех пор глаза покраснели, дневного света боится, при виде чеснока стонет и питается лишь сырой печенкой. Но это очень хорошо!

– Па-а-чему? – слегка попятился совсем обалдевший парень.

– Так ведь всех своих врагов перекусала, и они теперь в жутких чудовищ превратились. Сделайте милость, возьмите штраф и отпустите нас, очень торопимся, скоро семь, а мне надо, чтобы она точно в это время вошла в кабинет к моему хозяину, уже и так надоел мне с придирками.

Постовой бросил в окошко документы и, выкрикнув: «Езжайте!» – опрометью кинулся к бело-синему «Форду», припаркованному возле ларька.

– Эй, погодите, – высунулся я из дверцы, – а полтинник? Деньги забыли!

– Не надо ничего, – проорал парень, влезая в автомобиль, – укатывай отсюда поскорей, давай налево!

– Там запрещающий знак!

– Плевать на него, верти рулем, живо на проспекте окажешься! – выкрикнул постовой и мгновенно забаррикадировался в машине.

Когда мы поравнялись с его «Фордом», Николетта высунулась в окошко и, сделав сердитое лицо, громко сказала:

– Р-р-р… О, жажду крови!

Несчастный мент шарахнулся в сторону и по-детски закрыл голову руками.

Я расхохотался и повернул под запрещающий знак. Николетта может своей болтливостью довести до обморока, она эгоистичная транжирка, старающаяся выглядеть как молоденькая девушка. Но весь фокус в том, что внутри, хм, не будем говорить возраст, более чем взрослой дамы сидит четырнадцатилетний подросток, толкающий Николетту порой на неадекватные поступки. Вот и сейчас надела красные линзы и страшно довольна тем, что довела сотрудника ГИБДД до потери пульса. Впрочем, я и сам хорош, ну зачем наплел парню черт-те что? Решил сэкономить пятьдесят рублей? Но ведь я не думал, что мальчик воспримет розыгрыш всерьез. И потом, потратив состояние на разноцветные линзы, не стоит жалеть пяти несчастных десяток.

Глава 8

Поиздевавшись над сержантом, маменька пришла в такое великолепное настроение, что, оказавшись возле своего подъезда, мигом, без лишних разговоров, выскочила из машины – она явно задумала сначала испугать лифтершу, а потом и свою домработницу.

Я покатил вновь к фирме «Моторс», припарковал на стоянке «Жигули», вошел в здание и, налетев на охранника, вежливо спросил:

– Подскажите, пожалуйста, в каком кабинете сидит Марина Райкова?

Секьюрити тут же ответил:

– Марина Сергеевна ушла.

Я расстроился:

– Давно? Не знаете, к какому метро она ходит?

Одетый в черную форму мужчина улыбнулся:

– Вы ее не догоните.

– Почему?

– Райкова утром убежала.

– Да? Во сколько?

Охранник пожевал губами:

– Ну, точно не скажу. Примерно около одиннадцати, выскочила опрометью, пальто не застегнула, без шапки, лицо красное. Может, утюг дома оставила или чайник на плите? Моя один раз кашу забыла, чуть не сгорели из-за ее дурости.

Он продолжал бубнить, но я, наплевав на вежливость, ушел. Что могло случиться с Райковой? Да все, что угодно, может, и впрямь вспомнила про включенный газ? Ладно, придется ехать к Марине домой.

Очутившись возле знакомого дома, я поднялся наверх, ткнул пальцем в звонок, дверь мигом распахнулась. На пороге возник довольно молодой хмурый мужчина, одетый в джинсы и вытянутый пуловер.

– Вам что? – сердито осведомился он.

– Простите, Марина дома? – улыбнулся я, недоумевая в душе.

Из утреннего разговора с Райковой я сделал вывод, что она живет одна, и вот, выходит, ошибся.

– Заходите, – буркнул парень, – да не снимайте ботинок, налево в комнату.

Я послушно шагнул туда и увидел еще двух мужчин. Одного маленького, толстого, в жеваном пиджаке самого дурного качества, и другого, облаченного в слишком светлые для февральского вечера брюки и шерстяную рубашку.

Толстяк оторвался от листа бумаги, на котором что-то писал, и отрывисто осведомился:

– Вы кто?

– Иван Павлович Подушкин, – недоуменно ответил я.

– Что вам надо?

– Можно увидеть Марину Сергеевну?

– Нет! – рявкнул толстяк и снова забегал ручкой по бумаге.

Я растерялся. В квартире Райковой происходило нечто непонятное. Парень в светлых брюках довольно вежливо осведомился:

– Вы ее хорошо знали?

– Нет, один раз беседовали. Минуточку, что значит «знали»?