Инстинкт Убийцы. Книга 1

По длинной лестнице, устланной красным ковром, он почти пробежал, не хотел встречать Новый Год на бегу и тем более не хотел встречать его в казино, среди этого пьяного сброда, с этими тупыми шлюхами. Весь остров был в огнях, гремела музыка, смеялись люди, радостно и беззаботно в ожидании нового, в море яркими точками горели яхты и круизные лайнеры. Напротив него так же в огнях, музыке и веселье утопал Крит, окруженный ореолом свечения – это прибрежные фонари отражались от воды и дарили такую неповторимую иллюзию волшебной ауры, окружающей остров. Матвей – а сейчас он был Матвеем, Пророк взял несколько выходных – спустился по лестнице и почти бегом направился к пляжу. Через стоянку и небольшой парк он уже пробежал и на бегу перепрыгнул через низкую ограду пляжа. Секунда, и его ноги, оттолкнувшись от асфальта, приземлились в песок, тут же просочившийся в обувь. Его это не особо заботило, главное – успеть добраться до воды, почему-то ему хотелось не просто уединения, а именно уединения и шума волн. Здесь фонарей не было, только растущая луна и огни Крита, море темной громадой медленно ворочалось, как будто тоже пьяное в эту сумасшедшую ночь, песок серебрился под слабым светом молодого месяца.

Оказавшись примерно посередине веселья, Матвей слышал лишь отдаленный шум с Крита и со своего острова, а главными звуками, к его удовольствию, были шум волн и шепот ветра. Вот так он и хотел провести последние минуты года и встретить первые. Тяжело шагая по песку, он подошел к самой воде и уселся прямо на серебристый берег, подтянув колени к подбородку и сложив на них руки. И ему было абсолютно наплевать, что в его дорогие туфли набился песок, а сам он сидит прямо на земле в костюме за 5 тыс.$.

Мама бы умерла еще раз, если бы узнала о таком неуважении к вещам, подумал он, вспоминая, как она гоняла его за игры в выходном костюме. По ее мнению, красивую одежду надо было беречь как сокровище и не надевать по пустякам, а надев, нести ее на себе, как высшее благо. Зато папа никогда не отличался такой фанатичной любовью к вещам, у него и костюма-то толком не было, только форма, в которой он жил и в которой и умер. У него, зато, были свои маленькие слабости, такие как жизнь по режиму и гипертрофированная нетерпимость к безделью. А их сынок никогда не работал, никогда не соблюдал правила и режимы и мог запросто сидеть в дорогом костюме на песке – вот и ирония судьбы, с усмешкой подумал Матвей. Добавьте сюда и отсутствие интереса к религии и законам Божьим, а так же отрицание какой либо преданности – стране, Богу, друзьям, которых у него никогда не было и быть не могло.

– Черт, да я и сам не поверю, что я их генетический дуэт, – прошептал Матвей, ухмыляясь.

Хотя, если говорить о преданности, подумал он, я, наверное, предан своим клиентам. Это только потому, что они платят, шепнул голосок, он не стал спорить. Но как насчет Фатимы? Да, она платила. Но были люди, предлагающие намного больше только за то, чтобы он узнал ее лицо. Так как насчет преданности или ее отсутствия?

Он ни разу не ответил на такие «заманчивые» предложения, потому что уважал ее, хоть и не видел ни разу. Разве это не преданность?

А теперь, похоже, на него свалилась еще одна беда – Диана. Прекрасная и загадочна, как ночь в полнолуние. Опасная и дикая, это он увидел в ее глазах. Она не из тех женщин, которых можно приручить, она всегда сама по себе, ты можешь положить мир к ее ногам, а она лишь усмехнется и пойдет своей дорогой. А сколько тайн хранили эти черные глаза, горящие, как адское пламя, и такие же обжигающе опасные. Да, похоже, с преданностью у него не так плохо, как он думал, может быть, преданность – единственное, что он унаследовал от родителей.

И все потому, что с тех пор, как он увидел ее, ни одна женщина не могла сравниться с ее образом, который он бережно хранил в сердце. Прошлая жизнь, где он крутил легкие романы с дорогими шлюхами и получал удовольствие, канула в вечность, теперь ни одна красотка не могла дать ему то, в чем он так нуждался и сам этого не понимал. Все они стали его раздражать, все они казались скучными, однотипными и предсказуемыми до тошноты. Одинаковые жесты, одинаковые фразы, одинаковые требования, однотипная одежда, даже лица стали для него неразличимыми, как лица кукол на фабрике игрушек, ему казалось, что их делают точно так же – одинаковыми сотнями тысяч, одинаково красивых и одинаково пустых. Все они выдолбывались, пытались что-то из себя строить, но он видел их насквозь, и ему это было противно. Он как рентген, видел их нутро, и оно было совершенно пустым, за вычурными фразами и картинными позами ничего не стояло, но если раньше это забавляло, то теперь начало всерьез раздражать. Как будто он вдруг проснулся с даром видеть людей изнутри, теперь на красивых лицах все яснее проступала тупость, жадность, мелочность и подлость, уродуя и коверкая их, как шрамы. Только вот эти шрамы замазать косметикой или вырезать у пластического хирурга было невозможно.