Инстинкт заключенного. Очерки тюремной психологии

В сборнике № 3 «Каторга и ссылка», издания общества бывших политических каторжан и ссыльнопоселенцев, напечатана интересная для нас статья П. Фабричного: «Грамота и книга на каторге». Автор статьи, очевидно, близко стоял к тюремной библиотеке в продолжение долгого времени. Поэтому, его отзыв о степени распространения чтения в тюрьме приобретает для нас особую цену. Он прямо считает, что «число читателей в тюрьме поразительно высоко», и что «число грамотных и число читателей почти совпадают». Автор приводит помесячные сведения за три года (1914–1916 гг.), о числе читателей и количестве заключенных и определяет средний процент читателей и грамотных в 71 %. В библиотеке было около 3000 томов беллетристики, свыше 3000 т. научного содержания и около 1000 книг различных журналов. При производстве выдачи и обратного приема книг два раза в неделю, половина подписчиков меняла книги каждый день открытия библиотеки. Цитируемый нами автор объясняет распространение чтения в местах заключения тюремной психологией и полагает, что, хотя и в меньшей степени, чем у политических, но и у уголовных такое распространение чтения связано с тюремной скукою. Может быть, именно для того, чтобы бороться с этою скукою, заключенный, перечитав доступные ему книги тюремной библиотеки, предпочитает второй и третий раз перечитывать уже прочтенного им автора, нежели томиться от этой скуки. Факт такого многократного перечитывания книг после того, как довольно обширная по своему составу книг тюремная библиотека вся была перечитана в короткий срок, отмечает один из авторов, наблюдавших за тюремною жизнью. Результатом такого усиленного обращения книг среди тюремных читателей и бывает та, по словам Осоргина, «ужасная» внешность книг тюремной библиотеки, когда приходится думать не о том, чтобы не испачкать книгу, а о том, как бы не испачкать хлеб; ложку, нож о книжку».

В тюрьме читают не только больше, но, вместе с тем, и иначе, чем на свободе.

Характеризуя отношение политических заключенных на Каре в книге, Геккер говорит о жадности и нетерпении, с которыми набрасывались на библиотеку новички, прибывшие из других тюрем. В одном из наших первых очерков мы уже говорили о составляемых арестантами так называемых «тюремных календарях». Нередко составлялись календари и тюремного чтения: круг чтения распределялся на все время заточения с таким расчетом, чтобы пройти намеченный курс и приобрести за это время желаемые знания.

При таких условиях чтение, не переставая быть средством развлечения, становится, вместе с тем, обязательною работою. Работа эта приятная, и процесс чтения растягивается. Спешить здесь не приходится и, может быть, не будет преувеличением сказать, что в тюрьме, больше, чем где-нибудь, книга избавлена от обидного для нее только просматривания, беглого перелистывания, поверхностного и скачущего через несколько страниц ее чтения. Нет, здесь продумано и прочувствовано «так много, как много можно продумать и прочувствовать, только будучи наедине с книгами, вне всяких «отрезвляющих» и отвлекающих житейских впечатлений»[63].

Тюрьма создает для книги такую обстановку, что влияние прочитанного увеличивается во много раз больше, чем на воле. Часто книга захватывает читателя всецело, с такою невероятною силою, какой не имела, не имеет и никогда не будет иметь то же самое произведение автора на свободе.

Вот почему лучшие гимны, пропетые книге, пропеты ей тюремными заключенными. Новорусский называет чтение в крепости и библиотеку «главным жизненным нервом, поддерживающим в заключенных душу живую и спасающих их от окончательного душевного разложения». Вспоминая свое настроение, с которым она читала (книжку Янжул) в тюрьме, В. Н. Фигнер признает, что в такое восторженное состояние можно придти только в засушивающей атмосфере заточения[64]

.

Особенно характерным примером силы душевного потрясения, вызванного чтением в тюрьме, является свидетельство Александрова о впечатлении, произведенном на него прочтением в его одиночной камере стихотворения П. Я. «Юность». К первым строфам стихотворения он отнесся холодно, но, по мере дальнейшего чтения, волнение возрастало и чуть не разразилось истерикой. Автору воспоминаний пришлось через 17 лет перечесть вновь это стихотворение на свободе. Перечитывая его, он не понимал, почему был так потрясен им при чтении его в тюрьме, и признается, что не поверил бы силе полученного впечатления, если бы этот факт не был им своевременно записан[65].