Институтки

— Какой карандаш?

— Синий, синий, тот самый, которым вы это написали.

— Да никакого у нас нет синего карандаша, ничего мы не писали.

— Как не писали, да как вы смеете отпираться после того, как сами сознались?

— Да в чем мы сознались? — закричала Франк.

— Вы к Салоповой бегали? — начала до сих пор молчавшая классная дама Иверсен.

— Ну, бегали, — в голос отвечали обе пойманные.

— А кто вас пустил?

— Никто! — отвечала уже дерзко Франк.

— А теперь вы откуда? — вставила Черкасова.

— Мы?

— Да что вы, как сороки, обе в один голос отвечаете? Франк, ступайте сюда и отвечайте только на вопросы, а вы, Вихорева, молчите. Где вы сейчас были? Ну, Франк, без лжи.

— Я никогда не лгу. Были в дортуаре.

— Что вы там делали?

— Ели пеклеванник с патокой.

— Как? Еще новая гадость! Ну, это мы разберем после. Что вы делали, когда пробегали внизу мимо музыкальной комнаты?

— Постойте, постойте! — Миндер схватила Черкасову за руку. — Я хочу только спросить, знали ли вы, Франк и Вихорева, что именно я давала урок?

— Конечно, знали.

— Почему же это «конечно»? — снова язвительно подхватила Черкасова.

— А потому, что Fräulein Миндер всегда за уроком музыки так бранится, что слышно на весь коридор.

— Gott, wie frech![140] — Миндер всплеснула короткими руками.

— Хорошо. Так вы, Вихорева, что же сделали?

— Я? Да ничего, я только приложила губы к замочной скважине и зашипела.

— Как зашипела? Не сметь смеяться!

Фыркнувшие слушательницы струсили.

— Как же вы зашипели, Вихорева? Покажите ваше искусство.

— Так: «Ш-ш-ш», как кошки шипят.

Окружающие снова фыркнули.

— А вы, Франк, что сделали?

— Я громко мяукнула.

— Зачем?

— Fräulein Миндер очень боится кошек.

— А дальше, дальше что вы сделали?

— Дальше ничего, мы накинули передники на головы и убежали.

— Неправда! Неправда! Вы оскорбили меня и письменно еще. Вы написали на дверях синим карандашом: «Машка дура».

— Так почем же вы знаете, что это было написано именно о вас?

— Ага, Франк, вы не отрицаете, вы только хотите теперь обернуть это в другую сторону. Я Мария Ивановна, вы это хорошо знаете, значит, надпись касалась меня.

— Ах, оставьте вы меня в покое! — вдруг с нервными слезами закричала Франк. — Ничего я не писала, и синего карандаша у меня нет. Я уверена, что эта надпись вас и не касается, мало ли у нас Маш!

И Франк, круто повернувшись, ушла в свой класс, за ней побежала Вихорева; любопытные, выслушав историю, помчались рассказывать ее в свои классы, дамы разошлись, убежденные, что виновная найдена, и Миндер покатилась снова в нижний этаж, на этот раз жаловаться Maman. В пересказе Миндер у Maman сложилось впечатление, что Франк сделала дерзость намеренно, с необыкновенной грубостью. Виновность Вихоревой как-то вдруг отпала, и всем стало очевидно, что виновата одна Франк.

Влетев в класс, возбужденные и рассерженные девочки, не обращая внимания на m-lle Билле, старавшуюся призвать их к порядку, немедленно собрались в кружок и стали обсуждать происшествие.

Франк, размахивая руками, горячо защищалась и обвиняла; пеклеванник… кошка… патока… Миндер — все смешалось. Она опомнилась только тогда, когда маленькая Иванова, не понявшая ни слова из ее рассказа, спросила:

— Почему же ты не созналась, что написала?

Этот же вопрос Франк прочла и в глазах остальных. Очевидно, девочки были уверены, что писала именно она, никто не понимал только, зачем всегда откровенная и смелая девочка теперь упорно отпиралась.

— Ну не все ли тебе равно, — убеждала ее Екимова, — ведь все равно тебе не пройдет даром. Солдата за патокой посылала, к Салоповой бегала, Миндер, Черкасовой, Иверсен нагрубила, созналась бы — и дело с концом.

— Да ведь я же этого не писала! — кричала Франк, вся красная. — Что вы ко мне все пристали? У меня и карандаша нет, спросите Вихореву!

— Вихорева, у Франк есть синий карандаш? — закричала с дальней парты Чиркова.

— Я почем знаю ее карандаши! — огрызнулась Вихорева.

— Конечно, есть! — закричала Евграфова. — Помнишь, Франк, ты мне раз им воду растушевывала.

— Так ведь этот карандаш, — Франк бросилась к своей парте, открыла ее, порылась и достала кусочек толстого синего карандаша, — вот он, в парте!

— Да ты, может, сейчас его туда и положила, — захохотала Чиркова.

— Я? Подбросила? — голос Франк упал.

Все случившееся начало принимать в ее глазах очертания какого-то кошмара.

— Да ведь я была с Вихоревой, спросите ее.

— Вихорева, что ты делала у дверей?

— Я? Подглядывала в скважину, а потом шипела.

— Ну, скажи, если бы Франк хотела, успела бы она написать на дверях два слова: «Машка дура»? Конечно, успела бы!

— Да что вы, Чиркова, допрашиваете, вам говорят, что она не писала.

— А я думаю, что это она писала! — захохотала Чиркова, обрадованная, что представляется случай отплатить Франк за ее независимый нрав.

— Maman, Maman идет! — крикнул кто-то, стоявший у окна. — С Миндер!

Девочки притихли и побледнели. Появление Maman в классе вечером было случаем неординарным. Взволнованная Билле вскочила с кафедры и толклась около дверей.