Инструктор спецназа ГРУ

Такие юдофилы, они же жидолюбы, хуже любого инородца, потому что инородец он инородец и есть, таким он родился и другим быть не может. Другое дело — все эти прихвостни, пятая колонна, которые женятся на пархатых, лебезят перед ними, заискивают в надежде воспользоваться системой блата и протекций, охватывающей все государство снизу доверху… Он неспроста спросил Забродова про механика и, конечно же, оказался прав. «Могу составить протекцию…» Так, кажется, он сказал? Благодарю вас, господин Забродов, нам ваша протекция до одного места, мне проверить вас надо было, господин Забродов, и проверку вы, надо прямо вам сказать, не выдержали. А значит, глубокоуважаемый господин Забродов, подлежите внесению в некий списочек, где и будете пребывать до поры до времени в ожидании своего часа.

А к этому вашему — как бишь его, Гершензон? ах, нет, простите, Гершкович так вот, к нему мы заглянем в ближайшее время. Книжечки посмотреть, то-се, — в общем, как получится. Такими знакомствами, сами понимаете, пренебрегать нельзя. Да вы-то понимаете, сами ведь готовы душу прозакладывать за своих пейсатых дружков.

Он свернул с Ленинградского шоссе во двор старой девятиэтажки, сложенной из полуторного желтого кирпича. Старый уютный двор буйно зеленел и звенел детскими голосами, словно не было в двух шагах оживленной магистрали. Немолодые уже березы и липы о чем-то тихо шептались, доставая кронами до окон четвертого этажа; старушки, как обычно, несли бессменную вахту на скамейках у подъездов, перемывая косточки всем подряд и бдительно покрикивая на детей. Как всегда, глядя на них, Быков с трудом подавил искушение подкрасться сзади и заглянуть под скамейку: он был почти уверен, что обнаружит там мощные узловатые корневища, давно и прочно связавшие морщинистые старушечьи задницы с матерью-сырой землей.

Гремя железом, Быков открыл металлический гараж и загнал туда машину. В гараже чувствовался запашок — не так чтобы очень, но попахивало явственно, и он отметил про себя, что это необходимо учесть на будущее. Хоть и дождливое, но лето все-таки, а мясо в теплую погоду протухает быстро.

Почтовый ящик в подъезде, конечно же, был пуст. Писем ждать неоткуда, газеты он перестал выписывать года три назад, а время счетов еще не пришло. Тем не менее, проходя мимо, он заглянул в круглые дырочки — не белеет ли что-нибудь внутри. Вполне логично было бы найти там анонимку с угрозами. Анонимки почему-то упорно не приходили, и это само по себе уже было тревожным признаком: враги понимали, что пугать его бессмысленно, не на таковского напали, десантники не сдаются. А если враг не сдается — ну, сами знаете, что с ним тогда делают.

Он дохромал до лифта, тяжело опираясь на трость, нажал кнопку вызова и стал ждать, вдыхая специфический запах старого московского подъезда, глядя, как с грохотом и лязгом змеятся в решетчатой шахте толстые лоснящиеся петли кабелей. Раньше здесь стояли другие двери, припомнил он. Их надо было открывать самому сначала металлическую, а потом двустворчатую дверь кабины с узкими стеклянными окошками, через которые было видно, есть кто-нибудь внутри или нет. Металлические двери всегда ужасно громко лязгали, как бы аккуратно ни старался ты их закрыть; а плафон в потолке, помнится, был круглый, и было очень интересно, выглядывая в узкое окошко, считать проплывающие мимо перекрытия.

Добравшись до седьмого этажа, он двумя поворотами ключа открыл старенький накладной замок производства Харьковского тракторного завода и, толкнув обитую потертым дерматином дверь, вошел в свою пропахшую тяжелым холостяцким духом однокомнатную квартиру. Голову уже начинало ломить, в висках зловеще барабанил пульс. Он запер дверь и, треща рассохшимся затоптанным паркетом, направился на кухню. В прихожей его качнуло, и он зацепился плечом за вешалку, сшибив ее на пол вместе с висевшим на ней тряпьем. Выматерившись, Быков переступил через образовавшуюся неопрятную груду и, попутно захлопнув постоянно открывавшуюся дверь совмещенного санузла, вошел в кухню.

Здесь, по крайней мере, царили чистота и армейский порядок. Львиную долю своего «домашнего» времени Виктор Быков проводил именно здесь, заходя в комнату, только чтобы посмотреть телевизор да выбрать что-нибудь почитать на сон грядущий. У него была действительно неплохая библиотека, состоявшая процентов на семьдесят пять из роскошных подписных изданий пятидесятых годов: мать когда-то занималась этим делом всерьез, прививая сыну любовь к книгам. Эту комнату Быков не любил: слишком многое здесь напоминало о матери, вызывая острую тоску пополам с раздражением. Слишком много было в Анне Ивановне Быковой этого беспомощного толстовства, бесхребетного всепрощения, вызывавшего порой — прости меня, Господи, — желание ударить.