Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов

Наконец, если обратиться к отзыву Бодлера на «Госпожу Бовари», то мы найдем там развернутую похвалу поэтике общего места, через которую автор «Цветов Зла» объясняет роман своего собрата по перу. Всего несколько строк, в которых Бодлер проницательно схватывает ситуацию постромантического писателя и представляет своего рода манифест в защиту тривиальности в искусстве:

Будем же вульгарными в выборе сюжета, поскольку выбор сюжета слишком величественного показался бы читателю XIX века настоящей бесцеремонностью […]. Самые горячие, самые кипучие страсти чувства мы вложим в самую тривиальную историю. Самые возвышенные, самые решительные речи будут звучать из уст величайших глупцов […].

Где же эта почва глупости, самая тупоумная среда, где как в роге изобилия полным-полно самых несуразных несуразиц и самых нетерпимых придурков?

В провинции.

Кто там будет самыми невыносимыми персонажами?

Людишки, которые знать ничего не знают, кроме своих жалких присутствий, где они набираются завиральных идей.

Какова будет самая избитая тема, самая ходовая ситуация, самая затасканная шарманка пошлостей?

Супружеская измена [416].

Хорошо известно, что Флобер высоко оценил отзыв Бодлера за глубину проникновения «в тайны произведения» [417]

. Однако мало кто обращал внимание на то, что П. Верлен в своем первом очерке о Бодлере не только по тональности, но и по сути повторяет эту похвалу общему месту, говоря о поэтике «Цветов Зла»:

Как автор выразил это чувство любви, самое великолепное из общих мест и посему отмеченное всеми возможными поэтическими формами? Как язычник, подобно Гете, как христианин, подобно Петрарке, или как дитя, подобно Мюссе? Ничего подобного, и в этом его самая главная заслуга […].

А теперь угодно вам знать, как наш поэт понимает и выражает опьянение вином, другое общее место, воспетое на все лады от Анакреона до Шолье? […]

То же самое и со Смертью, третье общее место и, увы, самое банальное из всех! То же самое с Парижем

, ставшим общим местом благодаря Бальзаку, хотя поэты использовали его не так часто, как романисты [418].

В свете приведенных цитат становится очевидным, что поэтика общего места образует своего рода место встречи тех писателей середины XIX века, которые если и не отрицают вовсе романтического поиска оригинальности и новизны, то, по меньшей мере, стремятся сохранить в нем особое напряжение в отношении таких категорий классицистической эстетики, как подражание, повторение, переложение.

В этом плане весьма симптоматичной является статья «Теория общих мест», принадлежащая перу французского историка и теоретика литературы Ф. Брюнетьера: она была опубликована в 1881 году в «Ревю де дё монд» и актуализирована в 1997 году А. Компаньоном [419]. Если Брюнетьер в своей похвале литературной банальности бросает вызов романтической доктрине оригинальности, утверждая, что «общее место является условием изобретательности в литературе», то Компаньон расширяет исторический контекст поэтики общего места, опираясь в этом на книгу Ж. Полана «Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности», где, как известно, «Спор Древних и Новых» переносится на почву литературы XX века и принимает формы противостояния неоклассицизма и сюрреализма.