Интеллигенция (февраль 2008)

Спустя годы, когда разница в возрасте и положении между нами стерлась, я неоднократно пыталась объяснить Коле, чем я ему обязана. Он забыл, как много месяцев регулярно звонил мне по телефону, начиная разговор словами: «Ну что это у вас за голос?» Что бы я ни говорила, Коля только отмахивался.

Последний раз я наблюдала подобную сцену, когда в 1997 году он откликнулся на мое настойчивое приглашение и пришел в РГГУ на презентацию моих мемуаров «О нас - наискосок», где упомянутая история была довольно подробно описана.

Коля даже выступил - по-моему, это была заслуга его жены Кати.

Это был все тот же Коля - высокий, худой, те же интонации - некая неокончательность, удивление, чуть капризная скороговорка. Сказал он нечто наподобие: «И что это Рита про меня напридумала? - ничего я не сделал».

Коля был и остался нормальным русским интеллигентом.

Олег Кашин

Умный еврей при губернаторе

В гостях у кремлевского либерала

I.

Институт Соединенных Штатов Америки и Канады РАН - мечта рейдера. Целый квартал (городская усадьба с двумя флигелями и доходный дом через дорогу) старинных зданий в самом начале Хлебного переулка - за спиной андреевского Гоголя на Никитском бульваре. Внутри института - богатый по советским меркам учрежденческий интерьер, хрустальные люстры с перегоревшими лампочками и ни души в коридорах. Из просторной приемной - вход в два кабинета. Направо - директор института, Сергей Михайлович Рогов, которого на рабочем месте застать трудно: то эфир на «Эхе Москвы», то круглый стол в «Президент-отеле». Дверь налево - на табличке написано просто «Академик Арбатов Г. А.», без должностей. Арбатов всегда на месте. Он приходит на работу к полудню и проводит в своем кабинете весь день, до темноты.

Весной академику исполнится восемьдесят пять. К юбилею выходит очередная книга его мемуаров. Последние пятнадцать лет он в основном пишет мемуары - и это неудивительно: человеку, разумеется, есть что вспомнить.

- Вся мебель, которая в кабинете, мне от Брежнева досталась. Когда мы въехали в это здание (здесь раньше Школа рабочей молодежи была), в кабинете был только один поломанный стул, и на стуле стоял телефон. Я обратился в Академию наук, чтобы мне выделили деньги на мебель, деньги мне выделили, но в то время было мало иметь одни деньги, нужны были еще фонды. Фондов у меня не было, а мебель - ну хотя бы 5-6 письменных столов - была очень нужна. А у ЦК КПСС была собственная мебельная фаб?рика - между прочим, при Бутырской тюрьме, то есть заключенные делали столы и стулья. Я обратился в ЦК. И звонит мне однажды такой Григорян, заместитель управляющего делами. Говорит: «Тебе директорский кабинет нужен?» - «Конечно, нужен». Институт заплатил, привезли рабочий стол, стол для переговоров, стол для заседаний, кресла, стулья. Я был очень, конечно, доволен. А потом сидим мы с Брежневым в Завидове, работаем над каким-то очередным докладом. Он сидит, уткнувшись в бумаги, а потом поднимает глаза и говорит: «Георгий, ты мебель-то получил?» Оказалось, этот Григорян не сам дал мне мебель, а зачем-то пошел за ней к Брежневу. А я никогда у Брежнева ничего не просил. Мне до сих пор за эту мебель стыдно.

II.

На книжной полке, впрочем, - еще один подарок Брежнева: портрет с автографом. Было так: Арбатов вернулся из загранкомандировки, и во время очередной встречи Брежнев спросил советника: ну что, мол, там нового, за границей? Арбатов ответил, что заграница как загнивала, так и загнивает, а вот в совзагранучреждениях повсюду висят портреты Брежнева, на которых Леонид Ильич так серьезен и мрачен, будто только что вернулся с похорон. Брежнев посмеялся, но на следующий день фельдъегерь доставил в институт пакет с этой фотографией - Брежнев на ней даже не улыбается, а просто хохочет.

На книжных полках в кабинете Арбатова вообще много интересного. Например, лакированная дощечка с врезанной в нее чеканкой, изображающей монстрообразный зерноуборочный комбайн. На комбайне гравировка: «Коллективу Института США и Канады от херсонских комбайностроителей». Казалось бы, какое дело херсонским комбайностроителям до США и до Канады? Но разгадка проста. Херсон - родной город академика. Мама - крестьянка в имении барона Фальц-Фейна Аскания-Нова, отец - рабочий-металлист, большевик с семнадцатого года, позднее директор рыбоконсервного завода в Одессе, а потом ответственный работник Наркомвнешторга, проработавший шесть лет (с 1930 по 1936) в разных городах Германии, а потом еще полгода в Париже. Биография по тем временам почти гарантированно расстрельная, но приговор - 8 лет за саботаж - пришелся на переходный (от Ежова к Берии) период в истории НКВД, и, вероятно, именно поэтому председатель суда, дочитав приговор, сказала Арбатову-старшему, чтобы тот обязательно подал апелляцию. Приговор действительно пересмотрели, отца восстановили в партии, и он еще пятнадцать лет проработал на руководящих должностях в Минлесхозе.

III.