Интермеццо

— Постой, сон, но такого ужасного никогда еще в жизни не было, и будто все наяву происходило. О, боже! — У нее внезапно перехватило дыхание. — Мне снилось, что я вдруг проснулась, а тебя нет, все, как сейчас, только без тебя. Я вскочила и стала звать тебя и вдруг почувствовала, что сено ползет у меня из-под ног и я лечу в страшную пропасть. Падала я ужасно долго, пока не почувствовала боль, вот тут, — она прижала руки к груди, — это было так, будто острие какое-то вонзилось мне в самое сердце…

Когда она умолкла, Анджей снова улегся.

— Анджей! — шепнула она.

— Что?

— Если б ты знал, какое это было жуткое чувство…

— Представляю. Но поскольку, как сама видишь, ты не свалилась со стога, а стоишь, может, все же ляжешь и заснешь?

— Насмехаешься.

— Вовсе нет. Только предупреждаю, что завтра утром ты никуда не будешь годиться, а нас ждет дорога.

— Это верно, — задумалась она. — О боже, куда же мы так будем все идти да идти?

Поскольку Анджей не ответил, она постояла с минуту в надежде, что он отзовется хоть словом. Но, видя, что ничего не дождется, улеглась в прежней своей позе и быстро, незаметно для себя, уснула.

Зато Анджея сон совсем покинул. Напротив, он чувствовал в себе некую бодрящую трезвость, необычайную остроту видения, чуткость. И столь сильными были это внутреннее напряжение и готовность, вроде бы ни с чем конкретным не связанные, что минутами он испытывал страх. Он лежал без движения, заглядевшись во фрагмент звездного неба; тишины, какая стояла вокруг, не нарушал ни малейший шелест. По мере того как шло время, им овладевало спокойствие, но одновременно росла и его встревоженность этим спокойствием.

Было еще темно, когда внезапное решение вдруг заставило его вскочить; он сел и стал прислушиваться к дыханию жены. Оно было ровное — как обычно при глубоком сне. Тогда он осторожно, медленно и как можно более тихо сгреб с себя сено, вскинул рюкзак на плечо и встал. Снова внимательно прислушался. Зоська дышала все также ровно. Он придвинулся к краю стога и стал быстро сползать вниз. Шум при этом получился незначительный, немного сена посыпалось ему на голову. Он прижался к стогу и переждал минуту. Чуткость и трезвость, которые он ощутил в себе пару часов тому назад, в сочетании с уверенностью и решительностью, не покидали его, но и тревога жгла все сильнее. В какую-то минуту напряжение достигло такой степени, что ему захотелось, чтобы Зоська пробудилась и позвала его. Но была тишина.

Анджей решил идти. При первом же шаге он задел башмаком колышек, о который вечером споткнулась Зоська. Он тихо выругался и, обойдя стог, сошел к лугу, чтобы краем его, минуя хозяйственные постройки, выйти к шоссе. Теперь только, очутившись на свежем воздухе, он увидел, что ночь близится к концу. Звезды побледнели, небо начинало проясняться, а над лугами поднималась легкая, очень еще редкая пелена тумана.

Дойдя до шоссе, он приостановился и оглянулся назад, на Завойе. Хаты и деревья хрупкими линиями рисовались в сероватом воздухе. Туман поднимался ввысь. Где-то далеко, очевидно, в другом конце деревни, запел петух. Несмотря на раннюю пору, первые пешеходы уже торопливо шли обочиной дороги. Один из них — тучный, запыхавшийся дядя с большим чемоданом на спине, — минуя Анджея, добродушно, как товарищу, улыбнулся ему.

— На Влодаву, да?

— На Влодаву, — ответил Варнецкий.

И скорым шагом пустился в путь.

1942