Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети

Вместо того чтобы предлагать еще одну теорию в дополнение к цукермановским, следует задуматься, что изначально порождает нужду в таких теориях. Хотя трудно не согласиться с его предупреждением, что политики в поисках химеры сетевой свободы могут двигаться в неверном направлении, пропагандируемая Цукерманом неовайнбергианская философия действия кажется гораздо более сомнительной. Такой ход мыслей основан на убеждении, будто политики, усвоившие “логику” интернета (а она, по мнению Цукермана, поощряет борцов с авторитаризмом и властью, но как именно, мы еще не понимаем), смогут выработать более успешную сетевую политику и необходимые технические решения для достижения целей этой политики. Таким образом, с точки зрения Цукермана, важно сначала сформулировать как можно больше теорий, объясняющих, как интернет может трансформировать авторитарные режимы, а после действовать в соответствии с той, которая наилучшим образом соответствует эмпирической реальности.

Умственные упражнения на выдвижение и отбрасывание теорий могут также придать смысл выражению “свобода интернета”, которое даже Цукерман считает на данный момент бессодержательным. Тревожнее всего, что соглашаясь с тем, что свобода интернета – это ненадежный фундамент внешней политики, Цукерман все же стремится предложить – отчасти цинично – всевозможные рецепты исправления этого “фундамента”, чтобы он простоял на год или два дольше. К сожалению, редкие интеллектуалы, которые знают достаточно и об интернете, и об остальном мире (Цукерман, например, – еще и эксперт по Африке), предпочитают заниматься поиском мелких улучшений в целом неверной политики. Они не могут или не желают признать порочность пронизывающего ее интернетоцентризма и отказаться от нее целиком. То, что Госдеп США финансирует некоторые гарвардские проекты Цукермана, о чем тот упоминает в своей статье, делу не помогает.

Еще более серьезный изъян в подходе Цукермана: если “логика” интернета не оправдывает ожиданий и оказывается трудноуловимой, несуществующей или по сути антидемократичной, то вся остальная программа действий тоже рассыпается, она в лучшем случае неуместна, а в худшем – дезориентирует. О том, что интернет может не только расшатывать, но и, напротив, укреплять авторитарные режимы, что брать его за основу внешней политики значит помогать интернет-компаниям избегать заслуженной критики, что следование абстрактной цели распространения свободы интернета затрудняет анализ остальных аспектов внешней и внутренней политики – обо всем этом трудно догадаться, когда изобретаешь теорию для оправдания склонности к киберутопизму или интернетоцентризму. В итоге многие из этих проблем остаются без внимания при выработке политики будущего.

Я вижу выход в том, чтобы не изобретать все новые теории до тех пор, пока они не совпадут с априорными представлениями о том, какова логика интернета или какой ей следует быть. Вместо этого следует изобрести философию действия, которая помогла бы выработать политику, вообще не опирающуюся на такую логику. Но, хотя становится очевидным, что политикам необходимо отвергнуть и киберутопизм, и интернетоцентризм – уже потому, что это не дает результатов, – пока неясно, что займет их место. Каким будет альтернативный, более приземленный подход к политике цифровой эпохи, который можно назвать киберреализмом?

Вот несколько предварительных замечаний, которые теоретики, возможно, найдут полезными для себя. Вместо того чтобы пытаться возвести новый сияющий столп внешней политики, киберреалисты попытаются подыскать Сети место среди уже существующих столпов, в частности, в региональных подразделениях, сотрудники которых уже глубоко вникли в местную политическую обстановку. Вместо того чтобы вырабатывать решения, касающиеся интернета, централизованно, прибегая к помощи избранных представителей киберэлиты, которые прекрасно ориентируются в мире стартапов “веб 2.0”, но ничего не смыслят в китайской или иранской политике, киберреалисты бросят вызов подобной централизации. Они переложат как можно больше ответственности за интернет-стратегию на плечи тех, кто отвечает за региональную политику.

Вместо того чтобы задаваться слишком общим, абстрактным и вневременным вопросом: “Как интернет изменяет закрытые общества?”, они сформулируют другой: “Как интернет влияет на нашу текущую политику в отношении государства икс?” Вместо того чтобы действовать в поле утопического и антиисторического, не видя связей между событиями внутренней и внешней политики, киберреалисты будут искать высокочувствительные точки соприкосновения этих двух сфер. Они сумеют выразить в конкретных терминах, как отдельные решения в сфере национальной политики могут затруднить достижение внешнеполитических целей. Киберреалисты откажутся от черно-белой картины мира и поэтому не станут называть политическую деятельность в интернете полезной или вредной, основываясь лишь на ее целях, затратах и отдаче. Вместо этого они взвесят, нужно ли поддерживать эту деятельность, исходя из насущных политических нужд.