Интервенция

Он оглядел комнату, освещенную закатным светом. Впрочем, никакая это была не комната. Судя по допотопной газовой плите, когда-то это помещение являлось кухней. Но теперь здесь находилась кровать, покрытая одеялами и ворохом одежды. Тут же присутствовало и круглое сооружение, в котором узнавалась печка с трубой, выведенной в окно. Подобную солдат видел в музее Остина, еще когда учился в школе. Как говорил экскурсовод, на таких печках готовили пищу его предки-ковбои. Это как-то сразу расположило Тони к хозяину.

– Погодите, я сейчас разведу огонь, что-нибудь приготовим… – сказал новый знакомый.

– Не стоит, проф[20].

Тони снял с плеча свой рюкзак. На всякий случай, уходя в увольнительную, он захватил бутылку виски и кое-какую еду. Ребята говорили, что в этом городе на все это можно выменять много ценного. Но Тони нравилось знакомиться с людьми. А выменять… От нас не убудет. Он разложил еду на столе возле окна.

– Выпьете, проф?

– Можно.

Профессор полез куда-то и достал старинные серебряные стаканчики. Кивнув на них, он сказал нечто, что Тони не очень понял:

– Эти стаканы третье лихое время переживают. Восемнадцатый год, блокаду и теперь…

– Проф, а почему бы вам не пойти к нам работать? Нам нужны люди, знающие английский язык. Вы человек образованный, к тому же вроде бы приличный. А то из русских к нам набежала такая сволочь… – спросил Тони, когда выпили.

Гурьев как-то заколебался – будто солдат предложил ему что-то очень заманчивое, но стыдное.

– Наверное, и пойду. Просто иного выхода нет. Не все же менять вещи на еду. Когда-нибудь они закончатся. У меня их не слишком много. А вот вы скажите, что тут планирует сделать новая власть?

Тони был простым солдатом и в таких делах не особо разбирался. Но опять же – люди из отдела пропаганды требовали при контактах с местным населением разъяснять цели и задачи миротворческой миссии. Да и профессора было жалко. Хотелось сказать ему что-нибудь хорошее.

– Проф, как я понимаю, тут хотят сделать нечто вроде города-музея. Как эта… А, Венеция.

Гурьев погрустнел:

– Что ж, был город – и не стало. Лучше б его немцы в сорок первом с землей сровняли. Погиб бы город с честью, как и жил.

Тони искренне удивился:

– Но послушайте, проф, ведь если сюда станут ездить туристы, у вас будет хорошая работа, вы будете нормально жить. Как все в Европе живут. Они там вроде бы совсем не бедствуют.

– Оно, конечно, так… Но вот… Вы не были в Венеции? А я был. Один наш популярный музыкант написал такую песню.

Гурьев полез куда-то в угол и извлек гитару. Подстроил и забренчал, напевая что-то. Музыка была приятная, нечто в рок-стиле.

– Я вам переведу.

На берегу так оживленно, людно.Но из воды высится, как мираж,Старый корабль, грозное чье-то судно.Тешит зевак и украшает пляж.

Как ни крути, годы, увы, сильнее.Как ни крути, время свое возьмет.Сбиты борта, нет парусов на реях.И никогда полный не дать вперед.Зато любой войдет сюда за пятачок,Чтоб в пушку затолкать бычокИ в трюме посетить кафе и винный зал.А также сняться на фоне морской волны

С подругой, если нет жены,Одной рукой обняв ее, другой обняв штурвал.Был там и я, и, на толпу глазея,С горечью в сердце понял я вещь одну:Чтобы не стать эдаким вот музеем,В нужный момент лучше пойти ко дну[21].

Тони был из тех парней, которые соображают долго, но если уж понимают – то навсегда. Он долго скрипел мозгами и вдруг понял. Ему помог пример из истории родного края.

…В Техасе очень уважали индейцев. Было время – с ними воевали, да так, что небу становилось жарко. Но каждому новичку впоследствии долго и обстоятельно рассказывали истории о смелости, ловкости и коварстве краснокожих. Каждый мальчишка знал наизусть имена великих индейских вождей. Это были настоящие ребята – сильные и внушающие к себе почтение. В Техасе умеют ценить мужество – пусть это даже мужество тех, кто содрал когда-то скальп с твоего прадедушки. И те, кто с ними сражался, – тоже были ребятами не промах. Это теперь они стали скучными толстыми дядьками, сидящими с пивом у телевизора, у которых от былой ковбойской лихости остались только стетсоны[22].