Интервью

Вот всё: на фотографии — Эльфлауэр Кин'Рэу, это, как я понял, его настоящее имя. А голос вы можете прослушать. Не исключаю, что это в равной мере способно спасти вашу жизнь или погубить ее. Понимаю, что некоторые из вас кинутся разыскивать сородичей Кин'Рэу — с разными целями, от секса до убийства или самоубийства — и никакие предупреждения вас не остановят. Но, как бы то ни было, вы должны знать.

Мы, конечно, всего-навсего голые обезьяны в каменных джунглях… но, может быть, в нас, наконец, возьмет верх тот самый, любимый Эльфлауэром, здравый смысл?

* * *

…так что там с диктофоном?

В современной технике есть что-то трогательное, мне кажется. Она так по-человечески ненадёжна… Не совсем сдох? Работает? Вот и хорошо.

На чем мы остановились? Если не ошибаюсь, ты спросил, как дошел я до жизни такой, да? Ну так вот, я до нее не доходил. Я в нее родился, так же, как и ты. Только я родился вампиром, а ты — человеком.

Я хотел бы тебя попросить: забудь этот бред про бродячих мертвецов, ладно? Уже не Темные века, пора чуточку разгрузить мозги от идиотских суеверий. Ты, друг мой, разговариваешь с вполне живым. Не таким, как ты, но я, уверяю тебя, точно не привидение, не превращаюсь в летучую мышь и не прохожу через стены. Видишь, вот. Существо во плоти.

И глупо было бы устраивать тебе комедию или клоунаду. Я уже давно вышел из того возраста, когда подростки выпендриваются.

Возраст? Триста сорок один год. Это совершенно нормальный возраст для существ моего вида, я даже не старый по нашим меркам. Мы долго живем. Вернее, мы просто вообще не умираем естественной смертью. Право, жаль, что ты не можешь спросить Дью, в смысле, профессора Дьюхарта Шерли, он бы отлично тебе объяснил, почему. Он дивно умел объяснять простыми словами очень непростые вещи. А я лекций по биологии никогда не читал, потому боюсь запутаться в жаргоне и всяческих биологических сложностях, которые тебе совсем ни к чему. И твоим читателям ни к чему, правда? Они же любят про паранормальные явления?

Хорошо, хорошо. Вкратце и по-дилетантски. Видишь ли, у нас совершенно потрясающая память клеток. Мы все время восстанавливаемся. До созревания, то есть лет до тридцати, организм еще меняется, растет потому что, а потом все, перестает меняться навсегда, только бесконечно регулирует сам себя в тонких частностях. Ты знаешь, наверное: шрам — это сбой регенерации, морщина — это сбой роста соединительной ткани, не говоря уже о всяких старческих болезнях износа тела и прочих маразмах. У моих сородичей такого не бывает. Ресурс постоянно возобновляется, причем возобновляется без изъянов, что характерно. Вдобавок — стремительная регенерация, раз в пятьдесят быстрее, чем у прочих живых существ, плюс выносливость.

Доктор Дью предполагал, что мы, как бы сказать, нездешние. Метаболизм для этого мира нехарактерный, строение уж слишком своеобразное… И мы не родственники, вообще. Ведь вы — приматы, а мы — не просто не приматы, мы, в нормальном понимании, даже не млекопитающие. У нас довольно своеобразное строение. У нас, к примеру, пищеварительной системы, как у млекопитающих, практически нет, зато три сердца… О, прости. Твои читатели обалдеют от скуки, если ты всё это выложишь, а чувствительных стошнит. У меня-то, видимо, профессиональная деформация психики — я с биологами переобщался.

Ну, хорошо. Если вдруг потом придётся к слову, я расскажу. Но уж лекцию по нашей физиологии тебе точно читать не стану. Довольно того, что профессор Эгг, коллега моего сердечного друга Дью, во время оно, когда рассматривал нашу ДНК, верещал от восторга: «Восхитительно, они — просто живой вечный двигатель!» Это он покушался геропротектор делать из нашей крови, видишь ли. Эликсир бессмертия искал для стада, а себе, вероятно, уже памятник нерукотворный воздвигал. Ученый лядов… Объем памяти потрясающий, аналитические способности — тоже, а обычный здравый смысл отсутствует напрочь. Не додумался до совершенно примитивной вещи: у стада же инстинкт, оно же не размножаться не может. Дай ему возможность жить подольше — оно так расплодится, что само себя жрать начнет. Вообще-то человечество и так само себя жрет, но будет хуже.