Интервью для Мэри Сью. Раздразнить дракона

Сопредельники, видя такое, решили, что лучше примкнуть к сумевшему дать отпор драконам соседу. Кнессы поклонились владыке Верхнего предела, попросились под защиту и тем самым избежали участи быть сожженными до голого пепелища.

В знак покорности правитель предгорий затребовал печати. Кнессы покорились.

Диктофон, который я умудрилась включить украдкой (хоть и не с самого начала речи слепца), старательно укладывал в цифровую память сведения о новейшей истории этого мира.

У меня же рождались все новые и новые вопросы. Они зудели на кончике языка, роились в голове. Но я молчала. Порою кусала щеку с внутренней стороны, иногда впивалась ногтями в кожу так, что на ней оставались полумесяцы с алыми каплями, и безмолвно сидела, пытаясь понять…

Печати. Чем они так ценны?

Почему дракон напал ни с того ни с сего? Обезумел? Тогда бы за него не мстили сородичи.

— Энпарс сумел объединить под своей дланью почти половину кнесских урядов и дал отпор драконам, — продолжал меж тем свой рассказ старик. — В битве под Льдистыми пиками страж Верхнего предела не победил, но выиграл куда больше. Мы знатно помяли тогда крылья драконам. Настолько, что те пожелали заключить мир и даже заплатили дань полновесным золотом… Вот только каждая монета из тех мешков, что отдали драконы, оплачена кровью людей, погибших в этой треклятой войне.

Когда рассказчик закончил и я машинально выключила диктофон, мне отчего-то расхотелось задавать вопросы. Не здесь и не сейчас. И не этому слепцу. Слишком убежденно он рассказывал о правоте людей. Слишком горячо восхвалял силу и мудрость кнесса Энпарса. За сиянием его речи не было видно и тени правды. Или, может, в незрячем говорило отчаяние? Наверняка свои глаза он потерял, сражаясь с крылатыми ящерами. И нынешнему слепцу хотелось верить, что оставил он свое зрение на поле брани не зря — отстаивая правое дело.

Мне нужно было что-то сказать неожиданному собеседнику, который решил скоротать вечер, поведав о былом. Вот только рассказ о времени, что еще недавно было настоящим и не успело покрыться пылью веков, вышел безрадостным.

Журналистская выучка требовала, просто вопила: поблагодари, заверь, что прониклась и уверовала именно в его правду об этой войне. Но с языка сорвались другие слова:

Не ищите вы вздорного вымыслаВ тех речах, что так громко звучат.

Ложь не бывает бессмысленной,Когда обмануть хотят.Правда — палач нечаянный.Ее тяжело снести.За нее умирают отчаянно.Или к ней не находят пути.

Но расплата за ложь ядовитую,Как и за правду порой,Звенит кровавой монетою.Только что стоит за ценой?

Едва прозвучали последние слова, я пожалела, что не дала взятку-обещание собственной совести. Ну что мне мешало покивать китайским болванчиком, будто я во все верю? Может, то, что в глубине души понимала: таким образом я предам Брока. Наверняка у него об этой самой войне тоже имеется своя правда.

— Ведьма, — то ли сказал, то ли плюнул слепец и поднялся, чтобы уйти.

Ни я, ни Йон не стали его окликать. Но и сидеть вот так, в тишине, под пристальным взглядом оборотня, не хотелось. Потому я, заприметив, что Ярика схватила котелок и пошла мыть, припустила следом за ней.

Догнала уже почти на границе света, что отбрасывали костры. Слово за слово выяснилось, что, несмотря на то, что девушка — дочь торговца, она отнюдь не белоручка. Впрочем, в последнем я убедилась у ручейка шириною от силы в три ладони. Зато его воды хватало путникам не только на еду.

Вода журчала, шепталась, колола руки холодом родника, бившего неподалеку и дававшего начало ручью. Его неспешное течение дарило покой и умиротворение, словно смывало жгучий яд противоречивых эмоций.

Ярика смеялась, зубоскалила, все пыталась выведать, отчего ведьма не пользуется волшбой, а по-простому драит котелок. Я отшучивалась, что-де мытье посуды без чародейства — это своего рода ритуал, благодаря которому можно узнать, насколько сильно тебя любит мужчина. Ведь если он влюблен, то пообещает всего лишь горы золота и алмазов, а если любит по-настоящему, предложит еще и помыть за тебя котелок.

Увы, никто пока не был столь одержим страстью, чтобы предложить свою помощь. А фольклорного элемента моего мира, мистера Пропера, подозреваю, нельзя было вызвать даже через пентаграмму. Поэтому мы с Ярикой медленно, но верно одерживали победу над грязью самостоятельно.

Когда же бока котелка, натертые песком, засияли, дочка торговца вскочила, тряхнув дюжиной своих косичек, перемежавшихся с распущенными волосами, и подхватила посудину. Увы, я такой резвостью из-за своей еще не до конца зажившей ноги похвастаться не могла.