Интим не предлагать! (СИ)

Давлю на звонок — внутри раздаются трели, но никто не открывает. Прикладывают ухо к замочной скважине и отчётливо слышу шум льющейся воды. Расположение квартиры здесь точно такое же как и у нас, и я точно знаю, что звук доносится из ванной.

Кто-то открыл воду и уснул? Или ушёл? А может, кому-то стало плохо?..

Звоню ещё и начинаю нетерпеливо барабанить в дверь:

— Эй, есть кто дома? Откройте! Вы нас заливаете!

Неожиданно дверь от ударов поддаётся и с лёгким скрипом приоткрывается. Стало немного жутко заходить в чужой дом без приглашения, но мысль, что кто-то, возможно, умирает сейчас в ванной от сердечного приступа, и только я могу стать для него единственным спасением, придаёт мне храбрости.

Открываю дверь шире, вхожу в квартиру, и первое, что я вижу — это… Малиновский.

Он сидит в прихожей на табурете и неспешно подносит к губам сигарету. Босиком, в мятой чёрной футболке и подкатанных до щиколоток джинсах.

За его спиной в переполненную ванну с грохотом хлещет вода, цветастый половик уже плавает под ногами, но он словно этого не замечает. Он ничего не замечает: он смотрит прямо на меня и невероятно усталое, заросшее щетиной лицо озаряет виноватая улыбка.

Часть 41

Первая мысль — бежать. Бежать без оглядки, лишь бы не смотреть, не видеть небрежно взъерошенную чёлку, голубые глаза и губы которые так настойчиво снятся мне каждую ночь. И я практически поддаюсь порыву — делаю шаг назад, а потом, видя его твёрдый уверенный взгляд понимаю, что он скорее утопит весь дом, но и пальцем не пошевелит, чтобы предотвратить катастрофу.

Подрываюсь вперёд и, стараясь на него не смотреть, быстро добираюсь до ванной, закрываю вентиль и выдёргиваю пробку. Ноги конечно, намокли, как и штанины пижамы. Нет, я не приготовилась в семь часов вечера ко сну, я просто не переодевалась с самого утра. А зачем?.. Для чего?

Надо было бы промолчать — заставить его всё здесь убирать и гордо хлопнуть дверью, но слова полились непроизвольно:

— Ты что здесь устроил?

— Представь, что это мои слёзы.

— Не смешно! Ты посмотри, что здесь творится, — обвожу мокрый пол рукой. — А теперь представь, что творится у нас на потолке! Мы, по твоей милости, ещё и Клавдию Петровну сейчас зальём.

Злость и шок предали мне уверенности, даже голос не дрожит.

Не вставая со стула он оборачивается всем корпусом на сто восемьдесят градусов и теперь я вижу не его спину, а лицо. И именно в этот момент дамба показного безразличия с треском рухнула — играть в железную леди не выйдет, как ни крути.

Слишком сильна обида, слишком переполняют чувства!

Он неторопливо наклоняется и тушит окурок в луже под ногами, затем поднимается и движется прямо на меня.

Я застыла. Растерялась. Ноги слово приросли к полу.

Подойдя почти влотную он смотрит мне в глаза, а затем неожиданно обнимает, уткнувшись губами в висок.

— Я так по тебе скучал, Ромашкина. Ты даже не представляешь, как сильно я по тебе скучал.

— Я тоже! Я тоже скучала! — Хочется крикнуть в ответ, но вместо этого я беру свою мягкотелую волю в кулак и отталкиваю его от себя. Протянув руку, хватаю с змеевика забытое прежними жильцами полотенце и швыряю им в Малиновского.

— Пол вытирай, сейчас соседка снизу прибежит. И я не о себе.

Отыскав в ведре на балконе старую линялую майку, возвращаюсь обратно и, старательно избегая смотреть на Богдана, сгребаю воду и выжимаю тряпку в уже пустую ванну.

Малиновский сидит на полу, прямо в луже, и смотрит, как я в одиночку убираю следы бедствия.

— Чего расселся? Вообще-то, это ты устроил и должен всё сам убрать, я помогать тебе не обязана! — рычу, так и не решаясь заглянуть в его глаза.

Собираю воду — отжимаю, собираю — отжимаю, а он всё сидит и смотрит. И улыбается.

Вот зачем? Зачем он так смотрит? Зачем эта улыбка?! Зачем?!

Бросив тряпку, тоже сажусь на мокрый линолеум. Накопившееся за недели разлуки выплёскивается что та вода из переполненной ванны — резко и единым потоком.

— Ну вот зачем ты устроил весь этот цирк? Что ты здесь вообще делаешь? Сидит, смотрит свысока будто он король этого мира, будто ему всё позволено! Прогуливать учёбу, затапливать чужой дом, спорить на людей. Как ты мог, Малиновский, так со мной поступить? За что? Просто скажи — за что? Я была честна с тобой с самого начала, а ты… — голос сорвался на крик, из глаз брызнули позорные слёзы. — Я ненавижу тебя всеми фибрами души, видеть тебя не хочу! Убирайся отсюда!!! Убирайся, слышишь?! — хватаю тряпку и начинаю хлестать ему по плечам, груди, лицу. Бью больно, со всей силы, но он сидит словно Далай-лама и статуя Будды в одном флаконе — неподвижно, с лёгкой улыбкой принимая мои беспощадные удары.

— Уходи! Вон!!! Ненавижу тебя! Ненавижу! — отшвыриваю тряпку в сторону и, уткнувшись лицом в ладони, рыдаю в голос.

Тёплые руки обвивают мои плечи, я побеждённо роняю голову ему на грудь и плачу, плачу, плачу…