У Али, вопреки всему, проблем со свекровью никогда не было. Галина Петровна, милейшая женщина, мать Лёшки, считала, что сыну очень повезло. Дочь военного, медик, профессия полезная, девочка умная и верная… и чего еще надо?
И Алю любила искренне.
Аля отвечала ей полной взаимностью. А вот в этом мире… сколько девушка не ворошила свою память, сколько не расспрашивала — очень осторожно и с оглядкой Марту и Мири — все было в ноль.
Создавалось ощущение, что свекровь относилась к детям, как к щенкам. Родила и отдала на псарню.
И отвяжитесь.
То же самое было и по отношению к Лиле. Лилиан Брокленд видела Алисию Иртон, в девичестве Уикскую, один раз. На свадьбе. И второй раз могла, кажется, увидеть на похоронах. Своих.
С таким-то мужем… так и хочется сказать, что итальянское 'que bellino', не зря созвучно с русским 'кобелино'[1]
!Хоть дома бы не гадил. Пришлось после этого сильно расспросить всех остальных слуг — но вроде бы больше граф никого не огулял. Если только по деревням…
Ладно. Одним словом — письма от Алисии Лиля не ожидала. Там более такого.
Не льстите, 'маменька', мне вы параллельно. А вот с чего вы так прогнулись?
Сахарный сироп Лиля пропустила, практически не читая. А вот последние дворцовые сплетни сохранила. Да, ей плевать на этот гадючник. Было бы.
Но придется туда ехать. Так скажешь какой-нибудь швабре 'вы выглядите мочалкой' а она с герцогом спит? И будет означенный герцог гадить всю дорогу… невыгодно.
Эхххх… вот философию преподавали! Нет бы искусство интриги! Или хотя бы Макиавелли зачитывали — Лиля не читала, но Элка ей весь мозг вынесла на тему интриганства…
А то два часа в неделю уходили на откровенную фигню! Которая медику никуда не уперлась. А важного-то и не дали…
Но теперь уже не исправишь. Надо учиться на ходу.
Его величество с нетерпением ожидал доклада Ганца Тримейна.
Ему действительно было интересно.
Письма из Иртона были слишком краткими, а происходящие события (убийство! Работорговля! Пираты! Янтарь!!!) вызывали здоровое недоумение. Джес уверял, что самое лучшее в Иртоне — охота, а самое опасное — олени. Жизнь явно это опровергала.
Шел малый королевский прием. Если кто не знает — король в это время обычно изображает куклу на троне и разбирает всякую чушь. Важные дела напоказ не решаются. 'Показуха' тоже необходима, но… скучно же, господа! И тошно! И тоскливо… Поэтому Эдоард искренне обрадовался, когда мажордом стукнул булавой в пол и громко объявил:
— Ваше Величество! Прибыл шевалье Ганц Тримейн и просит принять!
Придворные насторожились.
Эдоард махнул рукой.
— Проси.
Ганц был достаточно рассудительным человеком — и вряд ли станет говорить о чем-то серьезном среди толпы. Для этого есть кабинет. А если он ломится на прием — значит надо.
Эдоард вообще старался давать своим людям свободу действия. И чаще всего это оправдывалось.
— Ваше величество! — Ганц стремительно ворвался в зал и склонился в глубоком поклоне.
Эдоард милостиво наклонил голову.
— Как дела в Иртоне, Ганц?
— Когда я оставлял поместье, ваше величество, все было благополучно. Доклад у меня с собой, и если ваше величество пожелает…
— Ты мне все доложишь после приема.
Эдоард поднял руку, намереваясь отпустить Ганца, но мужчина успел первым.
— Ваше величество, простите ли вы мне мою дерзость?
— Что случилось? — заинтересовался Эдоард.
— Зная о приеме, я поспешил сюда, чтобы вручить подарки всем, кому прислала их графиня Иртон. С вашего позволения, Ваше величество…
Ганц низко поклонился. Эдоард блеснул глазами.
Подарки?
Вот как?
Если это нечто вроде того пера — получится интересно. Чем же графиня так заинтересовала Ганца, что тот… Ганц не нарушает никаких установлений, но графиню Иртон примутся обсуждать при дворе. Если подарки будут интересные — хорошо. Если плохие — она станет мишенью для насмешек.
Что ж…
— Пожалуйста. Я не буду возражать. Кому она передала подарки?
— Вам, ваше величество.
Эдоард кивнул. Это естественно.
— Их высочествам Анжелине и Джолиэтт.
Хм-м… еще любопытнее…
— Своей второй матушке, графине Алисии Иртон. И своей сестре Амалии Ивельен.
Эдоард удерживал на лице привычную высокомерную маску усилием воли.
Интересно…
— Вручайте, шевалье.
Ганц Тримейн хлопнул в ладоши.
Двери зала опять распахнулись.