Интуиция смысла (этико-социальный контекст русской философии)

Эта позиция разделялась очень большим количеством авторитетных исследователей. И не только исследователи, но многие писатели и философы придерживаются именно такого воззрения на сущность русской философии и литературы. Можно привести для иллюстрации некоторые мнения. Так, В. В. Кожинов пишет: «Русская литература в ее высших выражениях никогда не ограничивала свою цель художественным воссозданием мира – пусть даже самым полным и проникновенным. По внутренней своей сути это – «философская литература»» [1, с. 138]. Это литература, но литература философская – таково существенное добавление известного литературоведа. Это значит, что мы может говорить, что художественная литература ставит перед собой философские задачи, решая их, присущим ей эстетическим способом. А вот С. Г. Семенова высказалась предельно емко: «…философия в России развивается и вызревает в лоне литературы» [2; 5].

В словах этих именитых литературоведов содержится много истинного понимания проблемы, поскольку они опираются и на их большой научный опыт в изучении вопроса, и на собственные оригинальные разработки, получившие признание в гуманитарном сообществе. Отталкиваясь от них, можно говорить о рождении философии из духа литературы

в русской культуре. Эта формула немецкого философа («рождение чего-то из духа чего-то») хорошо описывает метафизический генезис различных пластов культуры. Несмотря на то, что первозданно-антропологически философия рождается из удивления перед чудом бытия, в культурно-историческом плане русской культуры выделяется литература как онтологический реципиент бытия.

В этом контексте необходимо указать на статью Михаила Аксенова Меерсона «Рождение Философии из Духа Литературы на сцене русского персонализма», в которой показывается, как персоналистическая философия возникает из антропоцентрического опыта русской литературы, и, прежде всего, из мира Достоевского [3, с. 125]. Эта заявка весьма близка нашей, в том числе и по названию работы, однако, автор ограничивается персонологической философией А. А. Козлова и П. А. Флоренского, инициированной антропологическими воззрениями Ф. М. Достоевского. Мы же полагаем, что не только персонализм, но вообще вся коренная традиция русского философствования связана с духовным и нравственным опытом русской литературы.

Хотя, В. В. Розанов вряд ли согласился бы с тем, чтобы эту линии русской философии называть «коренной». В своей рецензии на книги Ф. Шперка он разделил русскую философию на два типа: учебно-официальную, связанную с университетом и духовными академиями, и «философское сектантство», которое определил так: «темные, бродящие философские искания, которые, оригинально возникнув около середины прошлого века, продолжаются до настоящих минут» [4, 149]. Важно то, что Розанов это «философское сектантство», то есть «афористическую и неустроенную философию» связал с литературой, указав, тем самым, контекст ее происхождения. Эта мысль оказывается весьма живучей, плодотворной и продуктивной, так как раскрывает действительно своеобразные и оригинальные черты русской философии, которые обладают культурной конвертированностью, иначе, интересны за пределами России.

Под сенью Розанова становятся понятными многие построения отечественных исследователей. Например, вполне оправданно, что П. Н. Сакулин назвал В. Ф. Одоевского «создателем философской повести». Его слова о творчестве писателя являются знаковыми: «Одоевский – писатель, не перестает быть мыслителем. В литературе он хотел бы видеть синтез художественности, идейности и общественности. …В одинаковой мере входит кн. Одоевский как в историю русской литературы, так и в историю нашей философской мысли, столь еще бедной крупными именами» [5; 457]. Слова В. В. Кожинова о русской литературе как философской литературе находятся в одной тональности с этими словами П. Н. Сакулина.

От В. Ф. Одоевского и Д. В. Веневитинова зачинается традиция литературно-философского синтеза, в которой содержится наиболее сокровенное зерно отечественной духовной культуры. Действительно, самые значительные культурные достижения России мирового уровня находятся в этом пространстве. При этом, вопросы жанрового, семантического, стилистического и прочих различий между литературой и философией не снимаются. Здесь, как и во всяком большом вопросе, наличествуют крайности. С одной стороны, существует стремление свести всю философию к литературе, по сути дела нивелировав и ту и другую, с другой обратная тенденция – развести их на бесконечность, опустошив, тем самым русскую философию, определив ей навечно роль подражательности и вторичности по сравнению с западной философией.