Иные песни

Перед выходом он взглянул на термометр: семнадцать рисок по александрийской шкале — хотя с моря тянуло сильным холодным ветром, а по лазоревому небу мчались клочковатые облака песчаного цвета. Дымы металлургического завода Вёрнера обычно затягивали северный горизонт, но нынче ветер совладал и с ними, небо сделалось будто глазурь. Они ехали в противоположном направлении, вниз, к порту, и Иероним ни на миг не терял из виду воздушных свиней, чьи вытянутые тулова подергивались вверх-вниз и в стороны. Посчитал: семь. Прибыла одна, в цветах султаната Мальты, корзины как раз двигались. Он взглянул в сторону флагштока порта. И вправду, сообщение о прибытии «Филиппа Апостола» уже вывешено. Самого порта он пока не видел, улицы Воденбурга были исключительно извилисты: проектировали их с мыслью об обороне от бритийских пиратов, еще до 850 года ПУР наведывавшихся в эту часть Европы. Северные города, что покорились и выплачивали бритам дань, избежали разрушений, следы коих все еще примечались в Воденбурге: например, выщербленная прибрежная стена. Ее темно-серый массив нависал над портовым кварталом города, теперь там располагались казармы текнитесов моря и якорни свиней. Из черных глазниц башен торчали овальные рыла столетних пиросидер.

Прежде чем выехать на портовый бульвар, коляске пришлось пробираться еще более сужающимися улочками старого купеческого квартала — и здесь она увязла на долгие минуты. Их окружила толпа, в уши ворвалась взвесь криков, смеха и громких разговоров на четырех языках, в ноздри — запахи: от обычнейших до самых экзотических, тех, из персидских и индусских магазинчиков, открытых «прилавков дураков», эти запахи все были острыми. Как всегда в такой толпе и суматохе, всякая вещь казалась чуть менее собой и чуть более чем-то другим, то есть ничем, вещь, слово, воспоминание, мысль, господин Бербелек рассеянно постукивал набалдашником трости по подбородку.

— А этот Ихмет…

— Да?

— У него есть семья? Где он обитает?

— Связать его землей? Хм… У этого города много преимуществ, но чарующим его назовут немногие.

— Я скорее думал о домике под Картахеной, имение подле моей виллы в будущем месяце пойдет на продажу, получил письмо, можно бы…

— Они сильно ценят подобные связи. М-м…

Не стоило забывать, что риттер Ньютэ — се в глубине души ксенофоб. Господин Бербелек прекрасно об этом помнил, он сам оставался для Кристоффа чужаком; разве что здесь, в Неургии, чужаками были они оба. Ксенофобия Кристоффа была столь специфической, что не плодоносила ни ненавистью, ни неприязнью, ни хотя бы страхом. Просто Кристофф к каждому, кто не был гердонцем и кристианином, относился будто к дикому варвару, ожидая всего наихудшего и не удивляясь ничему, а любое проявление человечности приветствовал как огромную победу своей морфы. За этим крылись глубочайшие пласты непреднамеренного презрения, но внешне оно проявлялось только в словоохотливой сердечности. «Говоришь по-гречески! Как же я рад! Придешь к нам на ужин? Если, конечно, ешь мясо и пьешь алкоголь». И при том Кристоффа воистину невозможно было не любить.

Господин Бербелек вынул янтарную махронку и угостил риттера. Закурили оба, возница подал огня.

— Ты ведь знаешь эстле Шулиму Амитаче.

— Конечно. — Господин Ньютэ неторопливо выпустил вязкий дым. — Что за смесь?

— Наша.

— Правда? Ты подумай. Так что с той Амитаче?

Господин Бербелек захихикал, глубоко затянувшись.

— Я, пожалуй, поймался в ее корону. Ну, или она — в мою. И поэтому думаю…

— Все женщины — демиургосы вожделения.

— Да-а-а…

— Тогда чего переживаешь? Все правильно, породнись с ними, с Брюге, с его родственниками, об том и речь, об том и речь. Для вящей силы НИБ!

— Она приехала из Византиона — не знаешь ли кого-то, кто знал бы ее там?

— Поспрашиваю. А зачем? Веришь этим сплетням?

— Каким сплетням?

— Что молодая не потому, что молода, а красивая не потому, что красива…

— Ах, как обычно, рассказывают безумные сказки из зависти.

— Точно. Раз уж родственница Брюге —

— Глиняный министр.

Возница щелкнул кнутом, кони рванули, экипаж вырвался из толчеи. Они выехали из тени улицы на солнечные бульвары, широкие портовые террасы, где керос, освобожденный от натиска толпы, тотчас затвердел, а господин Бербелек согнал свои мысли в стройную шеренгу, обрывочный разговор завершился.

Склады Дома «Ньютэ, Икита тэ Бербелек» находились в длинном деревянном пакгаузе, чьи высокие ворота раскрывались прямо на набережную. Воденбург обладал глубоким портом и закрытым, безопасным заливом (творением некоего позабытого кратистоса), и обычно корабли швартовались здесь борт в борт, плотно заслоняя морской горизонт; как и нынче. Шла выгрузка и погрузка, у самого причала НИБ суетилась сотня невольников и наемных рабочих.

Кристофф и Иероним подъехали к складам сзади. Эстлос Ньютэ, сойдя, вынул из кармана часы.

— Полчаса еще.

Внешней лестницей поднялись в контору — та размещалась в надстройке, на третьем этаже. В дверях разминулись с Н’Йумой.

— Подгони же людей с «Кароля», на весла, на весла, мне поскорее нужно освободить место для «Филиппа».