Инженю, или В тихом омуте

— О, я так люблю пококетничать, — произнесла жеманно. — Ну конечно, если ты меня позовешь, я к тебе приеду — с удовольствием. И даже у тебя поживу — если бы пообещаешь, что мне будет хорошо…

Это была явная игра, но Вика, кажется, не понимала, глядя на нее расширившимися от услышанного глазами. И выговорила отчетливо, медленно и ужасно серьезно:

— Я обещаю. Я клянусь — всем, чем хочешь. Клянусь, что тебе со мной будет так хорошо…

Наверное, она хотела добавить — «как ни с кем». Но не сказала. И просто скомкала фразу, сказав вместо этого:

— Я все для этого сделаю — правда…

Когда она спустя три недели после того разговора приехала в старомодно обставленную, но просторную и чистую квартиру на Ленинградке, визит вместо нескольких часов растянулся на все выходные. А первого декабря — это символично было и потому запомнилось — она собрала вещи и переехала к Вике, вполне официально переехала, оставив родителям телефон и сказав, что поживет какое-то время у подруги, пусть они от нее отдохнут. Думая, что переезжает максимум на месяц, — но задержавшись там на целых три.

Они были жутко разные — и хотя и сейчас оставались такими же, но тогда это особенно бросалось в глаза. Вика уходила рано, а возвращалась поздно — а она спала до одиннадцати как минимум, потом долго лежала в ванне, и красилась, и пила кофе. А в полшестого уходила в институт — до которого чаще всего не добиралась и просто гуляла по Тверской, с самого начала улицы до самого конца, и любовалась магазинными витринами. А в восемь возвращалась обратно — туда, где ее ждали Вика и обед. И они болтали и занимались сексом часов до двух ночи — а утром начиналось все сначала.

Ей поначалу даже нравилось так жить. Немного смущало, что она живет за чужой счет, — но зато она не брала у Вики денег. У нее было немного, родители подкидывали, тайком друг от друга, прося не говорить один другому. Конечно, этого хватало только на мелкие расходы — купить что-нибудь вкусное, пару колготок, что-то в таком роде. Но с другой стороны, тогда у нее не было дорогостоящих привычек, и дорогих вещей никто никогда не покупал, разве что мать отдавала что-то хорошее из привезенного когда-то из загранкомандировок отцом. То дубленку, то шубку, то туфли, то сапоги — и она вполне довольствовалось этим, только подкупала любимые тогда лосины и обтягивающие водолазки. И когда Вика потащила ее в бутик на Ленинский, заявив, что хочет сделать ей подарок по поводу начала совместной жизни, она долго отказывалась от всего. С трудом согласившись на длинное черное платье от Москино — и только когда Вика сказала, что всерьез обидится. И то испытывала долго еще неловкость, потому что платье даже с учетом распродажных цен обошлось чуть ли не в пятьсот долларов.

В общем, все было хорошо и интересно и весело. Она даже думала иногда, что, наверное, не случайно впервые попробовала это с девушкой, а не с молодым человеком, — и два первых года своей сексуальной жизни занималась исключительно лесбийской любовью. Но даже лишившись девственности и все чаще общаясь с мужчинами, ощущала свою бисексуальность. И никогда не упускала шанса оказаться в постели с женщиной. Просто мужчин, с которыми она делала это и с которыми можно было это сделать, становилось все больше — а женщин, с кем можно было бы заняться сексом, всегда было мало. Да и, в общем, не те они были.

А теперь, похоже, появилась именно та. Та, которой совершенно не хотелось мужчин, а хотелось только ее, Марину, — и она, Марина, забыла о мужчинах как минимум на время, но возможно, навсегда. Тем более что взращенная ею лесбиянка Вика становилась все более страстной и ненасытной и искусной — и делала все именно так, как хотелось того Марине, и так долго, как ей хотелось. И пусть оргазмы были неглубокими — не сильнее, чем от мастурбации, а порой даже слабее, — но их было много. И она засыпала полностью удовлетворенной — а проснувшись, гладила себя, вспоминая минувшую ночь, думая о тех ночах, которые впереди.

Ту зиму можно было назвать самой настоящей лесбийской идиллией. Вика была не просто влюблена, но еще и фантастически внимательна и заботлива, и, уходя на работу, всякий раз оставляла нежную записку — в которой, кроме нежностей, еще и сообщалось, что ей обязательно надо позавтракать, потому что одноразовое питание вредно, и желательно поменьше курить, и обязательно вспоминать ту, кто думает о ней. И Вика звонила ей из своего банка раз по десять в день, и все время говорила комплименты, и восхищалась ее телом.