Иоанн Грозный-Годунов. Книги 1-14

Обреченного на муки холопа, толком не спросив ничего, взяли в растяжку, что было против малютинских правил. Зачем терзать, коли и так язык как у колокола забьет — только ухо подставляй. Но здесь распоряжался не он, а царь.

— Где сейчас изменник мне и святой Руси? — прошипел Иоанн, впрочем достаточно внятно и спокойно.

— Не вем, великий государь. А посылал меня из Вольмара к тебе в Москву. Десять Дней назад.

— Врешь, пес! Зачем тогда в Юрьеве оказался? — спросил Малюта. — В Москву прямая дорога через Великие Луки.

Иоанн обрадовался:

— И то правда. Ну-ка, подогрей ему пятки.

Меньшой помощник Малюты по кличке Крючок подтянул к дыбе железный лист, на котором тлели уголья. Тело Шибанова затрепетало.

— Ну?! — свирепо понудил висящего царь. — Ну?!

— Какие измены князь замыслил и зачем к печорским старцам тебя посылал? — опередил вопросом ответ Шибанова Малюта, гордясь перед государем осведомленностью, которой он был обязан юрьевскому воеводе. — Когда твой хозяин с Жигмонтом снюхался?

— Грамоту велено было взять в Юрьеве и премудрым старцам в Печорах отослать, а тебе, великий государь, другую передать, — сквозь стон просочились по капле слова Шибанова.

— Мне? Грамоту? — рассмеялся Иоанн. — Какую же грамоту сей подлый изменник мне может отписать да еще со своим холопом отправить?! На коленях он должен сюда приползти и повинную голову у ног моих сложить! — И Иоанн чужой плетью опять крест-на крест вытянул шибановскую спину, всю в черных полосах, наглядно яростью неприкрытой своей показывая, кому предназначались в первую очередь эти удары.

— Помилуй, великий государь, меня, грешного, не суди строго. Я верный раб князя Андрея. Что приказано, то и сделал. Как захватили меня, бумаги боярин Морозов себе взял, а чтоб ты не заподозрил чего лишнего, то и запечатал в шкатулку, которая при мне оставалась до самой Москвы.

— Точно ли? — спросил Малюта Абдуллина. — Не врет смерд?

— Нет, не врет, — ответил татарин, — вот она. — И Абдуллин опустил к ногам Иоанна кожаный мешок, крепко затянутый сыромятным ремнем.

Таким образом, я полагаю, Иоанн получил первое послание от друга долгих лет князя Андрея Курбского.

Иоанн схватил мешок и черкесским кинжалом, который всегда носил у пояса, вспорол. Там действительно лежала черная шкатулка с золоченым замком, который блеснул желтым глазом. Концом кинжала он вскрыл ящичек и вынул все, что там находилось. А лежало там предостаточно разных бумаг — в одной руке не удержать. Грязной помог царю, который сразу направился к дверям. У порога Иоанн оглянулся и позвал Малюту:

— Ну, что застыл? Пошли! Пусть с него крепко взыщут и расспросят подробно, — велел строго Иоанн. — Пусть все измены сыщут, а дьяк Распопов из Разбойного послушает и после мне перескажет. Но чтоб жил!

И царь покинул застенок, не до конца насладившись мучениями холопа верного недруга своего.

IV

Вернувшись во дворец, Иоанн послал за Басмановым и Висковатым. Он любил, когда именно печатник прочитывал ему всякие документы вслух. С Висковатым было легко. Никакой заминки никогда дьяк не допускал и мог объяснить любое неясное Иоанну место. Иоанн не прикасался к грамотам, пока не явились Басманов и Висковатов.

— Тянет от них кровью и змеиным ядом, — сказал он Малюте. — Противно брать их-,— и он кивнул в сторону стола, — руками.

— Если поймаю, — протянул Малюта, — страшной казнью казню.

— Успел придумать?

— Давно, пресветлый государь.

— Нет такой казни, которой достоин предатель. Это он Радзивиллу помог русскую кровь пролить. Помнишь, Шуйский сказывал, как Радзивилл сам мечом головы стриг?!

— Да как не помнить! По делам и воздастся, пресветлый государь. И ему, и изменнику твоему.

— Еще когда поймаем?! Сколько воды утечет!

— Собака от злости не дохнет, — ткнул себя в грудь пальцем Малюта. — Я его, пресветлый государь, живьем достану и живьем загрызу. Нигде он от меня не спрячется, хоть под юбкой у Жигмонтовой полюбовницы найду.

— Не бахвалься, Григорий. Курбский ловок, и креста на нем нет.

В непродолжительное время пришли Басманов и Висковатов, позже прибежал получивший чин оружничего любимец царя Афанасий Вяземский, но его не дожидаясь, Иоанн велел дьяку развернуть свиток и приступить к чтению. Письмо Курбского, не легкое для современного восприятия, можно было привести в различных переводах, наверняка более точных. Но я предпочел извлечение из «Истории государства Российского» Николая Михайловича Карамзина. Здесь звуковая транскрипция освящена поэтическим ощущением великим писателем словесного средневекового потока и дает достаточно исчерпывающее представление о княжьих претензиях, которые Курбский гневно выразил в первом послании, составленном в граде Вольмаре.

Начальные фразы вызвали непоказное и яростное возмущение присутствующих. Висковатов произнес их тихо и даже с явной опаской:

— «Царю, некогда светлому, от Бога прославленному — ныне же, по грехам нашим, омраченному адскою злобою в сердце, прокаженному в совести, тирану беспримерному между самыми неверными владыками земли. Внимай!»