Иоанн Грозный-Годунов. Книги 1-14

Окна в карете царицы были завешены, и только оставалась едва заметная незашторенная полоска, через которую на город и людей посматривала Анастасия Романовна. Теперь она не принадлежала себе, а лицо ее, кроме мужа и верхних боярынь, да еще вот девок дворцовых, видеть не должен никто. И мужики, встречавшиеся на дороге, как можно ниже опускали голову, стараясь глубоким поклоном отвести от себя беду, понимая, что даже нечаянное лицезрение царицы может стоить каждому из них жизни.

Царица повелела останавливаться перед каждой церковью, чтобы раздать милостыню и в молитвах отблагодарить Христа за содеянное чудо — теперь она царица!

С саней Анастасию бережно под руки подхватили ближние боярыни, и стольники, как бы невзначай, отвернулись в сторонку, чтобы не видеть лица царицы.

Шел легкий снежок, весело искрился, падал на мохнатые шубы боярынь, ровным прозрачным слоем ложился на черно-бурую шапку царицы.

— Матушка Анастасия Романовна, позволь у тебя с бобрового ожерелья снежок стряхнуть, — сказала Марфа Никитишна, отряхивая поземку с ее одежды.

Сенные боярышни платками стали загораживать от горожан лицо царицы. Но в этом не было особой надобности: прихожане, стоявшие у церкви, уже и так были напуганы приходом царицы и лежали на дороге ниц.

Замерло все вокруг, и снег слой за слоем покрывал дорогу, купола церквей и прихожан, свалившихся у обочины.

— Милостыней всех пожаловать, — коротко распорядилась царица и пошла в храм.

Нищие не выпрашивали копеечку, как бывало раньше, понимая, что дойдет черед и до них, и боярышни с котомкой в руках обходили всех, жаловали гривенниками.

Анастасия Романовна молилась недолго, после чего припала устами к мощам святых и поспешила дальше.

…Во дворец она вернулась только к вечеру, а народ, удивленный столь щедрым подношением, стал называть царицу Анастасия Милостивая.

* * *

Наступила мартовская оттепель, которая подтопила сугробы, а на дорогах образовалась топь. С трудом верилось, что еще неделю назад, сразу после дня святого Тимофея, бесновалась пурга, которая занесла все дороги и набросала снега под самую крышу. Два дня караульщики выгребали снег с царского двора, а потом на потеху отрокам соорудили ледяной детинец. И крепость мощными формами и башнями напоминала Кремль. Однако после оттепели детинец почернел, состарился, башни его обветшали и оплавились, а в некоторых местах стены провалились. Как будто детинец пострадал от вражьего нашествия.

Дороги во многих местах стали непроездными, и бояре, позабыв спесь, перебирались из карет и саней на седла рысаков. Не время выезжать на богомолье, однако многим княгиням не терпелось, и они разъезжали в сопровождении большого числа слуг, которые, кряхтя и матерясь, вытаскивали тяжелые кареты из непролазных луж.

Ивану не спалось: по подоконнику тихо постукивала капель, и этот размеренный стук раздражал его, и чудилось царю, будто кто-то неведомый хитрым татем шастал в великокняжеских покоях.

Царь поднялся. Анастасия еще спала. За окном утренняя темень. Иван Васильевич посмотрел на небо, где веселым красавцем сиял месяц, и увидел, как- с небосвода сорвалась звезда, растаяв где-то у самых крыш.

Царь перекрестился. «Вот еще кто-то Богу душу отдал», — подумалось государю.

Никого во дворе, только из оконца было видно, как мерили неторопливыми шагами двор караульщики, крепко сжимая в руках факелы, и их резкие молодые голоса будоражили дворовых.

— Эй, боярин, — вдруг позвал Иван. — Кто там у дверей? Поди сюда! — За дверьми послышался предупредительный кашель, но в опочивальню никто не входил. — Кто там дежурит? Поди сюда!

Анастасия пробудилась и, стараясь поймать взгляд государя, заметила:

— Ваня, как же ты боярина в опочивальню позовешь, когда царица на постели лежит?

Царь хохотал долго. Его смех, дребезжащий, как упругое железо, хорошо знали во дворце, впервые его услыхала и царица.

— Что с тобой, Иван Васильевич?

— Ты?! Царицей себя называешь? Да знаешь ли ты, сколько на этой постели до тебя… цариц побывало? — И, уже оборвав смех, грубо заметил: — Запомни же! Как была ты Настька с Ястребиной слободы, так для меня ты ею и останешься! Все в моей власти! Хочу — в монастырь тебя отправлю, а хочу — так в темнице посидишь!

Иван выдержал взгляд испуганных глаз и, оборотясь к боярину, который неловко жался у самого порога, произнес:

— Что же ты, Семен, сразу не вошел, когда государь тебя кликать стал?

— Ведь это царская опочивальня, Иван Васильевич, а не сени дворовые, — еще более смутился боярин Оболенский, не в силах оторвать глаз от пола.

Оболенский Семен Федорович в боярах давненько, и подле опочивальни царской приходилось не однажды выстаивать. Еще при покойном царе Василии Ивановиче приходилось служить, тоже любил чудить, но чтобы к брачному ложу бояр кликать… Такого князь не помнил.

— Вот что тебе скажу, Семен Федорович: скука меня одолела, потешиться хочу, — подошел он к боярину. — Вели медведей приготовить и не забудь самца-пятилетку, того, что с рваным ухом, уж больно в драке он озорной.

— Слушаюсь, государь, — не глядя на Ивана, вышел боярин.