Иоанн Грозный-Годунов. Книги 1-14

— Ага. Вечером это было, когда колокола вечерню отзвонили. Я от свата к себе в посад шел, не ровен час, и ворота могут прикрыть. Я бы и ушел сразу, если бы не увидел, как сани великой княгини Анны выехали. Нечасто она в город выезжает, вот я и засмотрелся. А тут княгиня Анна подъехала к Никольскому монастырю, с кареты сошла, а за ней девицы шасть! И под руки ее подхватили. А она от них отстранилась, из-под тулупчика достала горшок и давай водицей ворота монастыря опрыскивать. А на следующий день он и сгорел! Только одни головешки тлеть остались.

Мужик уже давно канул в толпу, а крики ярости не унимались. Купола Успенского собора, уцелевшие во время пожара, могли рухнуть от гневных криков.

— Кто еще видел злодеев? — не сразу унял беснующихся Петр Шуйский.

— Если позволите, господа, я скажу, — протиснулся вперед статный верзила. — Вот господин говорил, что великую княгиню Анну видел, а я крест целую… видел, как этот ирод, — ткнул детина перстом в остолбеневшего Глинского, — сердца человеческие на кладбище вырезал, а потом в воде их мочил!

— Ах ты, иуда! — потянулся боярин рукой к горлу смерда. — Задушу!

Но детина проворно спрыгнул с досок и, как корабль в бурю, пробрался через толпу, которая всколыхнулась волной и приняла в себя отрока.

— Юрий Васильевич, шел бы ты отсюда, — сжалился над Глинским Челяднин, — не ровен час, и затоптать понапрасну могут. В собор иди Успенский, — шепнул он ему на ухо, — не осмелится чернь в святое место вломиться.

— Чего мне бояться, ежели я в лукавстве не повинен, — ерепенился князь.

— Смотри же, как народ волнуется, затопчут! И виноватых потом не сыщешь, главные зачинщики при царе останутся и неподсудны будут.

— Глинского долой! Глинского на плаху! — кричали из толпы.

Людское море двинулось ближе к боярам, готовое опрокинуть помост, как легкое суденышко в бурю.

У ворот Глинского встретил обожженный пожаром пономарь.

— Что же это делается, князь? Да не мешкай ты? В собор ступай!

За дверьми собора крики черни не казались такими уж страшными, тяжелая дубовая дверь была надежным стражем. А пономарь не унимался:

— Иди сюда, князь, за алтарь прячься! Не посмеют смерды святого места переступить. Ты только не робей, здесь твое спасение.

Глинский прошел за алтарь. Прислушался.

Голос Петра Шуйского даже в церкви казался зловещим:

— Братья, что же это такое делается?! Оскверняют латиняне могилы отцов наших! У покойников сердца вырезают, а потом дома наши жгут. Кто же в этом повинен? Глинские! Латиняне проклятые на Русь пришли, думали и нас в противную веру обратить. А как мы воспротивились, так решили Москву спалить! Они и церкви своим присутствием оскверняют, над образами нашими подсмеиваются, даже крестятся они не пальцами, а ладонью, словно под себя гребут. Попомните мои слова, православные, если не накажем мы Глинских, так они и болезнь тяжкую на нас напустят!

— Бей Глинских! — доносилось до Юрия, и он чувствовал, как страх пробрался вовнутрь, заставил содрогнуться.

Лики святых не слышали криков черни, смотрели со стен спокойными безмятежными взглядами.

— Господи, помилуй! Господи, помилуй меня грешного! — крестился Глинский на все образа сразу, вымаливая милости. — Не дай свершиться смертоубийству.

Крики становились все отчетливее. Взбудораженная толпа приближалась к стенам Успенского собора, а затем ворота содрогнулись от первого удара.

— Да что же вы делаете-то, христопродавцы?! — беспомощно восклицал пономарь, потрясенный увиденным. — Басурмане храмы не рушат, а вы же свои, православные!

Но праведный крик растворился среди людского многоголосья; так же не слышен стон раненого, когда звучат боевые трубы.

Треснул косяк, и длинные щепы ощетинились острыми копьями, царапая нападающую чернь.

— Глинского бей! Глинского долой!

Подобно древкам копья, сухо хрустнули щепы. Путь в собор был открыт, и чернь, оглашая храм проклятиями, ворвалась в притвор. Успенский собор был пуст.

— За алтарем Глинского искать надобно, там он, лиходей, спрятался.

На секунду толпа застыла, и, видно противясь всеобщему замешательству, все тот же голос гневно взывал:

— Бей христопродавца! Это он и его мать с мертвецов на город воду кропили.

И, отринув последние сомнения, разъяренная толпа бросилась к амвону. Рухнули под ударами крепких стен царские врата, кто-то зацепил престол, и он полетел, опрокинув на пол потир, посыпались святые мощи и тут же затрещали под тяжелыми шагами.

Перепуганного Юрия Глинского таскали за волосья, били в лицо, а потом стали топтать ногами. Боярин обрызгал святые сосуды кровью, хлынувшей из горла, и скоро затих.

— За волосья поганца из святого места! — надрывался Петр Шуйский. — Черту место в чистилище!

Тело Юрия Глинского выволокли из собора, а потом под смех и улюлюканье потащили через орущую и негодующую толпу вон из Кремля. Каждый смерд, наслаждаясь полученной властью, плевал в обесчещенное тело некогда всесильного боярина, который еще час назад был родным дядькой великого государя.

— На торг его! Злодея на позор выставить!

— На позор его!