Иоанн Кронштадтский

Бедные соседи! Как они истомились в ожидании своей очереди встречи с батюшкой… Когда Иоанн произнес свое заключительное слово громко и отчетливо, стул, баррикадировавший соседнюю дверь, задвигался, половинки двери как-то жалобно заскрипели и с шумом распахнулись. На пороге стеснилась многоголовая разноголосая толпа, жадно следившая за малейшим словом и движением отца Иоанна.

— Батюшка… скоро ли к нам? — вырвался из толпы женский вопль.

Иоанн встал, встряхнул головой и прошел в общую горницу. Начался молебен. Толпа так стеснилась вокруг священника, что совершенно его и видно не было. Когда молебен окончился и поверх голов молящихся показалась знакомая рука с кропилом и стала кропить вокруг святой водой, толпа задвигалась, плотнее сжимаясь кольцом вокруг батюшки. Тому пришлось отступить в противоположный угол комнаты.

— Ну, зачем так?.. Ну, пустите! — кротко протестовал отец Иоанн.

Но ничего не помогало, и давка только усиливалась: одна баба пихала ему какие-то письма «из губернии, от болящих сродственников»; другая — рублевую бумажку на помин души какого-то Кондратия, вероятно, покойного мужа; третья, по видимости торговка, для чего-то совала целый узел с яблоками… Но вот вперед выступила хозяйка, бесцеремонно расталкивая баб и ласкательно приговаривая: «Милые, так нельзя! Так даже совсем невозможно!.. Дайте батюшке передохнуть! Дайте дорогому хоть чашечку чаю выкушать!» — Она протиснулась к батюшке, осторожно взяла его под локоть и провела до чайного стола. Псаломщик тем временем отбирал у баб письма и деньги и расспрашивал у каждой, в чем дело.

Над головами богомольцев проплыл кипящий самовар — и чай налит. Но не тут-то было. Едва отец Иоанн поднес чашку к своим губам, толпа, охваченная новым порывом, шарахнулась в его сторону и чуть не опрокинула чайный стол. Отец Иоанн тотчас же поставил чашку обратно, мигнул псаломщику и стремительно направился к выходу. Разумеется, толпа бросилась за ним следом, через кухню и коридор на луговину двора, где у ворот дожидались отца Иоанна одноконные дрожки.

Боже мой, кого тут только не было! Весь просторный двор был заполнен людьми, начиная от барынь с плюшевыми ридикюлями и шляпками и кончая кучкой полуголых и испитых бродяг, совершенно свободно прохаживавшихся перед воротами. Эта кучка босяков оставляла глубокое впечатление. Невольно чувствовалось, что все эти отверженцы мира, едва осмеливающиеся показать на свет божий свои нищенские лохмотья и прячущиеся в другое время в отдаленных и темных закоулках, здесь, под рукой отца Иоанна, как бы сознавали себя равными братьями по Христу, и в их исподлобья сверкавших глазах улавливалась радостная искорка мимолетного торжества.

Нечего говорить, что добраться Иоанну до своего экипажа было не так-то легко. Наскоро благословляя народ, оделяя мелочью протиснувшихся к нему бродяг, отвечая бегло на сыпавшиеся на него со всех сторон просьбы и вопросы, очутился он, наконец, около дрожек. Молодой псаломщик, сопутствовавший ему, ловким движением подхватил батюшку и усадил в дрожки. В мгновение ока он очутился на дрожках сам и, крепко обхватив Иоанна ввиду волновавшейся вокруг толпы, крикнул кучеру: «Пошел!»

Этот быстрый маневр, однако, не помешал взобраться на дрожки и усесться в самых ногах отца Иоанна какому-то горбатому бродяжке с оторванным воротом, и уцепиться сзади за сиденье дрожек какой-то плачущей бабе в раздувавшейся красной юбке. Лошадь рванула, толпа отхлынула… и пролетка с отцом Иоанном, молодым псаломщиком, ободранным бродягой и плачущей бабой исчезла из глаз публики…

Ближайший пароход в Петербург отходил через полчаса. Мешкать было некогда. N расплатился с хозяйкой и, собрав свои пожитки, вышел из дома. У ворот его нагнала Феодосия Минаевна, вызвавшись донести саквояж до первого извозчика. Проходя по совершенно пустынному теперь переулку, он невольно остановил глаза на знакомом оконце, принадлежавшем скромной квартирке кронштадтского пастыря.

— Вы не знаете, где теперь отец Иоанн? — полюбопытствовал N у Феодосии Минаевны.

— Теперича он молебствует в гостинице, у одного приезжего генерала.

— А затем куда едет?

— Затем отслужит молебна два-три «у городских» и отъедет на пароходе в Рамбов (Ораниенбаум).

— А из Рамбова — в Петербург?

— Из Рамбова — в Петербург.

— А когда же он вернется обратно?

— Да часу во втором пополуночи, не ранее. А только беспременно вернется, потому он служит завтра раннюю обедню в церкви Дома трудолюбия.

— Да полно, Феодосия Минаевна, уж спит ли отец Иоанн?.. Право, что-то не верится!..

Феодосия Минаевна как-то загадочно усмехнулась: