Иоанн Мучитель

На Руси в те времена митрополиты особо не помышляли об этих тайнах и не потому, что все, как один, были нелюбопытны или трусливы, вовсе нет. Просто не было таких тайн у правящих Рюриковичей, да и мудрено, чтоб они появились. Вся жизнь великого князя проходила под таким присмотром сотен слуг, холопов, дворни и прочей челяди, не говоря уж о боярах, что о секретах не могло быть и речи. Вдобавок тем же митрополитам, в отличие от римских пап, было хорошо известно, что их номер второй, но никак не первый.

Тем не менее ведать о слабостях государя в чем-либо, особенно когда он такой горячий, как этот, Макарию хотелось. Тогда при великой нужде, буде таковая все же возникнет, можно было бы без труда его осадить, как норовистого жеребца.

Вот тут-то и попался владыке на глаза тихий мних Авва. Осторожный Малюта так и не исповедался до конца в своих тяжких грехах перед игуменом, не говоря уж обо всех прочих. Он лишь глухо произнес, что повинен в головничестве и жаждет искупить грех. А вот перед вкрадчивым голосом митрополита устоять он не сумел и поведал ему все без утайки.

— Се — тяжкий грех, — сурово заметил Макарий. — К тому же свершен не единожды, что паки и паки усугубляет. Даже я отпустить его не в силах. Для искупления оных деяний мало затворничества да молитв.

— А что надобно? — поинтересовался Малюта.

— Великий грех требует великого подвига[15], — ответил Макарий. — Готов ли ты, чадо?

— Готов, владыко. Повели, и все исполню.

Митрополит с неожиданной силой, таящейся в сухонькой ладони, властно притянул его голову к себе поближе — очи все больше и больше отказывали — и испытующе посмотрел в глаза Малюты.

«Зол, упрям, но тверд яко во зле, тако ж и в добре. Посему слово сдержать должен», — сделал он вывод.

— А зрил ли ты когда-нибудь нашего государя? — спросил он.

— Доводилось. Я с зерном в Ярославль приезжал, а он как раз в это время тут был. Даже два раза повидал, — похвастался Малюта.

— Лик его запомнил ли?

— Как ныне пред глазами стоит, — заверил монах.

Это и решило дело.

На первый взгляд, казалось бы, поручение, данное ему митрополитом, выглядело простым. Всего-то и надо сыскать человечка, удивительно похожего на царя Иоанна, которого злокозненные заволжские старцы таят где-то в избушке. Было даже указано ее примерное местонахождение — в районе Белоозера, недалеко от Порфирьевой пустыни. Сыскав же его, немедля вывести оттуда и потаенными тропами, минуя большие грады, да что там — даже крупные деревни, привести в Москву и явиться вечерком вместях с ним на митрополичье подворье. Макарий не поскупился и на деньгу, то есть забот с пропитанием монах тоже не имел. Три серебряных рублевика, зашитых в суконную однорядку[16], прият но оттягивали полы одежды.

Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Гришка упрямо бродил по лесам, пока наконец не вышел на избушку, причем и впрямь чудом, едва не утонув в трясине, но тут он неожиданно для себя столкнулся с иным — загадочным и не понятным для него.

Он-то мыслил, что некие злокозненные монахи и впрямь затаили недоброе супротив государя. По тому и держат в темнице этого человека, столь дивно схожего ликом с царем. Но выяснилось, что дело обстоит как раз наоборот. Во-первых, сей узник и отцу Варсонофию надоел со своими капризами хуже горькой редьки, так что тот был бы рад-радехонек избавиться от сей обузы, да вот беда — на пути к этому стоит помехой приказ государя. Это уже получалось во-вторых, то есть содержится он здесь не по прихоти, а по царскому повелению.

Ну и как тут быть? Ой, мысли, Малюта, мысли, чье слово важнее — светского или духовного владыки. Да попутно еще и над тем, почему сей таинственный узник так сильно похож на царя. Правда, ни роста его, ни прочей стати, когда тот проезжал мимо склонившегося в глубоком поясном поклоне Малюты, Гришка подметить не сумел, но ему с лихвой хватало и царского лица, которое было как две капли воды схоже с этим, что сейчас маячило перед ним за прочной чугунной решеткой.

Сам Макарий так толком ничего не объяснил по этому поводу. Старец же Варсонофий, не делая из этого тайны, охотно поведал отцу Авве, что малец еще в юности от такого сходства сошел с ума, решив, что он и есть подлинный государь, хотя во всех остальных своих рассуждениях зело разумен. Содержится же здесь лишь из-за христианнейшего человеколюбия Иоанна, повелевшего не токмо не убивати своего двойника, но и всячески оберегати, дабы с ним ничего не стряслось.

За всю прошлую жизнь Гришке ни разу не доводилось столь много и напряженно размышлять — как тут половчее поступить. От тяжких дум у него впервые в жизни даже разболелась голова, в которой временами что-то начинало то ли потрескивать, то ли простреливать.