Йод

– Эх ты. А еще в издательстве работаешь. Путешествовать и собирать – это метод журналиста. Материалом надо пропитаться. В материале надо год прожить. Или два. Чем больше – тем лучше. Чтобы в начале тебя встретили как родного, а в конце – побили ногами. Как «Ангелы ада» побили Хантера Томпсона. Если тебя не били ногами – значит, ты не собрал материала для книги. 11

Иван покачал головой.

– Ты слишком привередлив. Тогда ищи место, где тебя побьют ногами.

– Я уже был везде, где бьют ногами.

– Не везде, – возразил брат. – Могу посоветовать несколько интересных адресов, где ты еще не был и где тебя качественно побьют ногами.

Он показал большим пальцем себе за спину.

– Вон сидят двое, видишь?

– Которые на мотоциклах?

– Да. Иди и скажи им что-нибудь... Грубое. Мне кажется, они сразу удовлетворят твою потребность.

Тем временем официантка устанавливала перед каждым атлетом блюдо с тигровыми креветками, причем брюнет тщательно обнюхал свою порцайку.

– Скажи им что-нибудь простое, – тихо предложил брат. – Например, что они – пидоры. И они все сделают как надо. Квалифицированно замесят и ногами и руками...

Некоторое время я наблюдал за мотоциклетными великанами. Что-то было в них не то, великаны были слишком гладкие и нарядные, и их рубахи слишком рельефно подчеркивали дельтовидное и трехглавое мясо. Дамы поедали их глазами. Я смотрел, пользуясь тем, что атлеты занимались исключительно друг другом либо своей дорогостоящей пищей. Наконец дождался: один атлет протянул татуированную длань и нежно погладил другого по запястью.

Это была очень красивая пара. Не хуже чем Дольче с Габбаной.

– Нет, брат, – пробормотал я. – Этим ребятам мне нечего сказать.

– Как хочешь.

– Так что мне делать?

– Не знаю, – сказал Иван. – Сам думай. Ты малый крепкий, ты всегда находил себе дело. И сейчас найдешь. Я понял так, что ты хочешь дело, но чтобы без бизнеса.

– Именно так.

– Но дело – это и есть «бизнес», по-английски.

– А я русский.

– Может, тебе в монастырь удалиться? И даже лучше – не в православный? Типа буддийского дацана?

– Миронов прожил в дацане почти год. Говорит, ничего особенного. Говорю тебе, я не хочу искать внутри себя, я хочу искать снаружи.

– Снаружи для тебя есть только одно настоящее дело, – твердо сказал Иван.

– Расскажи.

– Политика.

Мне стало весело.

– Политика? А что это такое? Какую политику ты имеешь в виду, брат? Современную публичную политику, которая на самом деле – клоунада? Или настоящую, тайную, подковерную политику, куда ни меня, ни тебя никогда не пустят, поскольку мы рылами не вышли?

– Займись, – мягко повторил Иван. – Там разберешься.

Надо же, подумал я. Политика. Может, мне создать подпольную революционную организацию? Удалиться в Разлив, пожить в шалаше, сочинить «Апрельские тезисы»? Кстати, а на что он там жил, в Разливе?

– У меня нет ни копья, Иван. Я голодранец. Пять тыщ долларов сбережений и десять тыщ долларов долгов. Что будет кушать семья начинающего политика, пока он разберется что к чему?

Брат сменил позу на более напряженную, посмотрел на часы, потом на меня. 11

– Извини, мне пора.

Он отодвинул чашку и полез за деньгами.

– Оставь, – попросил я. – Угощаю.

Иван потушил сигарету.

– Хочешь правду? Про тебя?

– Хочу. Только всю.

– Ты не уедешь ни в буддийский дацан, ни в Австралию. Ни во внутреннюю эмиграцию, ни во внешнюю. Ты не купишь мотоцикл и не займешься политикой. Ты, Андрей, какое-то время походишь, пострадаешь, помучаешься... Выспишься. Отдохнешь. А потом – вернешься в свою лавку.

– Я ее ненавижу.

– Это не важно, брат. Твое место здесь. Рядом с нами. Это твой город, это твоя лавка. Твои друзья, твоя семья, твоя литература...

– Нет, – сказал я. – Это не мой город.

И показал пальцем на жующих атлетов. Те недоуменно на меня посмотрели – я помахал ладонью, подмигнул и улыбнулся.

– Это давно уже их город.

Мощные гомосеки вежливо кивнули.

Глава 12. 2000 г. Крайняя плоть как аргумент

Некоторые фрагменты литературы можно поменять местами. Например, ряд абзацев из Пруста и Набокова. Или из Лимонова и Ницше.

Некоторые фрагменты действительности тоже можно поменять местами. Например, кавказские войны девятнадцатого и двадцатого столетий.

Можно поменять местами многое. В истории, в политике, в культуре, в любви. Когда я думаю об этом, я грущу. Если многое можно поменять местами – значит, ничего не меняется. Нет никакой разницы между десятым веком и двадцать первым. Между социализмом и капитализмом. Между русским и чеченцем. Между Россией и Америкой. Везде и во все времена власть и деньги принадлежали самым коварным, жестоким и беспринципным людям. Прочие – «широкие слои населения» – вынуждены смириться. Так было, и так будет. Гении коварства и жестокости проворачивают большие дела. Вершат политику, внешнюю и внутреннюю. Управляют бюджетами. Нанятые коварными и жестокими лидерами специальные умники, профессиональные демагоги, объясняют широким слоям, что такое хорошо и что такое плохо.