Йога идет на Запад

В келье с окнами на реку и на музыкальную башню нахабат в северо-западном углу двора и поселился Рамакришна. В ней стояли две кровати: на одной Рамакришна спал, на другой – сидел днем.

Рамкумар все чаще просил Рамакришну совершать обряды в храме Кали, а сам полюбил служить в храме Кришны и Радхи. Возможно, он предвидел свою смерть и хотел, чтобы младший брат заменил его.

Хотела, чтобы Рамакришна остался в Дакшинешваре, и фактическая владелица храмов Рани. Особенно добивался этого ее зять Матхур, который управлял комплексом.

Но Рамакришна, хотя и полюбил это место, оставаться здесь не желал. Он долго избегал разговоров с Матхуром, так как уважал этого человека и не хотел ему отказывать. Но боги не оставили Рамакришне другого выхода.

В 1856 году Рамкумар был вызван по срочному делу в Калькутту и обратно уже не вернулся. Приступ болезни забрал его в пути, когда он еще даже не доехал до столицы.

В двадцать лет Рамакришна лишился брата, который фактически вот уже много лет заменял ему отца. Вряд ли можно описать горе молодого брахмана… И всю свою любовь к брату, всю свою жажду общения и все свои горести Гададхар понес богине Кали. Он проводил в святилище все свободное время, а когда храм в полдень традиционно закрывался, то шел в лес, в самую чащу, и медитировал там, умоляя богиню явить ему свою милость. Но лишь молчание было ответом.

– Как же я тогда мучился, – рассказывал спустя много лет Рамакришна своим ученикам. – Невозможно представить себе эту муку отлученности от Матери! Но все это было естественно. Лежит, например, мешок золота, а за хлипкой перегородкой в соседней комнате – вор. Разве сможет вор спать спокойно? Вот в таком состоянии я и пребывал. Я знал, что Мать здесь, совсем близко. Как же мог я желать чего-то еще? Она есть беспредельное счастье. Все богатства мира ничто рядом с ней!

Невозможность постигнуть Бога довела Рамакришну до крайней степени отчаяния. Сам он вспоминал об этом так:

– Как-то раз я чувствовал себя во власти невыносимой тоски. Мне казалось, что кто-то выжимает мое сердце, как мокрую салфетку… Муки терзали меня. При мысли, что я так и не удостоился благодати божественного видения, страшное неистовство овладело мною. Я думал: «Если так должно быть, довольно с меня этой жизни». В святилище Кали висел большой меч. Мой взгляд упал на него, и мой мозг пронизала молния: «Вот! Он поможет мне положить конец». Я бросился, схватил его, как безумный… И вдруг… комната со всеми дверями и окнами, храм – все исчезло. Мне показалось, что больше ничего нет. Передо мной простирался океан духа, безбрежный, ослепительный. Куда бы я ни обращал взор, насколько хватало зрения я видел вздымавшиеся огромные волны этого сияющего океана. Они яростно устремлялись на меня, с ужасающим шумом, точно готовились меня поглотить. В одно мгновение они подступили, обрушились, захватили меня. Увлекаемый ими, я задыхался. Я потерял сознание и упал… Как прошел этот день и следующий, не имею никакого представления. Внутри меня переливался океан несказанной радости. И до самой глубины моего существа я чувствовал присутствие божественной Матери.

После этого видения часто посещали Рамакришну. Ночами он слышал, как кто-то ходит по храмовому комплексу, позвякивая браслетами. Он догадывался, что это – Кали. Ему захотелось это увидеть, и он вышел ночью из своей кельи. Богиня стояла на веранде второго этажа, и ветер трепал ее волосы. Иногда она смотрела в сторону Калькутты, иногда – на Ганг.

Во время исполнения служб отношения Рамакришны и богини уже полностью перешли в область мистическую. Он прикладывал ладони к ее ноздрям и чувствовал, как Кали дышит. Видел ее движения, чувствовал ее настроение. Хридай, внук тетки Рамакришны по отцовской линии, его двоюродный брат, но с индуистской точки зрения – племянник, который был на четыре года моложе Рамакришны, вспоминал, что он боялся, не сошел ли дядя с ума. Он опасался рассказывать о своих подозрениях Рани и Матхуру и не смел заговаривать об этом и с дядей.

 – Я заметил, – писал он позже, – что у дяди не проходит краснота на груди и что у него постоянно красные глаза, как у пьяницы. Он поднимался со своего места, взбирался на подножие статуи, ласкал божественную Мать и любовно щекотал ее под подбородком. Он ей пел, он с ней разговаривал, смеялся и шутил, а иногда брал за руки и танцевал… Я видел, как во время подношения сваренной пищи дядя вдруг вскакивал и, взяв с блюда комочек риса и карри, дотрагивался им до губ Матери и уговаривал ее:

 – Попробуй, Мать, ну съешь хоть немножечко!

Или говорил:

– Хочешь, чтобы сначала поел я, а ты – по том? Хорошо, смотри – вот я ем!

Проглотив кусочек, опять подносил еду к ее губам, приговаривая:

– Ну, я уже поел, поел, а теперь и ты поешь!

Однажды во время подношения пищи дядя увидел мяукающую кошку, которая забрела в храм. Он начал кормить ее пищей, сваренной для подношения божественной Матери, и обращался к кошке с уговорами: «Кушай, кушай, Мать!»