Иосиф Бродский. Вечный скиталец

Я хочу от России очнуться внезапно,Где-нибудь в небесах, в васильковом дыме,Повторяя губами тысячекратноСловно сон, ее забытое имя.Я припомню все, что было не с нами,Отчего так долго и зло болели:Ледяное зарево над глазами,Крик колес, и холод вечной шинели.

Это строфа повеяла чем-то знакомым – из поэзии Бродского: «очнуться от России», «все, что было не с нами», «холод вечной шинели». Дальше пошло хорошо знакомое, то, что Синявский (Абрам Терц) называл «стилистическим расхождением с советской властью». Правда, времена были как-то перепутаны: о какой России пойдет речь?

Почему нас с тобой тогда не убилиГде-нибудь у стены, заросшей бурьяном,

Почему в лучах полуденной пылиВ зеркалах наши лица, как в древних рамах?Я хочу проснуться от этой России,От дождливых лиц, от просторов душных,Я хочу лежать в незабудках синих,Угасая с той, великой, минувшей.Опустеют поля, пересохнут реки,И последний воин ее покинет,А я с ней и в ней на вечные векиВ этом сне. А спящие сраму не имут…

Да нет, Наталья, подумалось мне: спокойно спящие, зная, что творится в нынешней России – срама имут! Но знакомый отзвук поэтики Мандельштама и особенно Бродского чудился в «дождливых лицах», в «лучах полуденной пыли», в других строчках. Наконец, Рузанкина сама открыла карты.

* * *

Все крепко спят в объятьях крепкой тьмы,А гончие уж мчат с небес толпою,Не ты ли, Гавриил, среди зимыРыдаешь здесь один, впотьмах, с трубою?Иосиф Бродский. «Большая элегия Джону Донну»Когда подул сквозняк виолончели,Выстуживая своды добела,Как высоко, как празднично горелиДва ангельских заточенных крыла!Был воздух церкви пряничен и мягок,

И медом в сотах плавилась звезда,А мы вошли, и, не снимая шапок,Приблизились к предвестнику Суда…

Тут не в эпиграфе даже дело. Кстати, содержательной и лексической переклички особой в стихотворении и нет, кроме строфы:

Лишь два крыла заточенные возле(чего и кем заточенные? – А.Б.)Напоминали о Верховном дне,Но спали: меч, труба и свора песьяТех гончих, что пойдут с небес во мгле…

Суть – в самом неуловимом подходе и следовании кумиру при выстраивании стиха, при отборе образных средств и поиске интонаций. А ведь Рузанкина из глубинной Мордовии – одаренный поэт, и в цитируемом стихотворении есть замечательная, образная строфа:

Архангел спал. И, как фарфор, был тонок

Весь этот мир, стоящий на китах,Спал, розовея, плача, как ребенок,Запутавшийся в луговых цветах…

Сидел и думал над ее стихами: как бы она сама не запуталась в дебрях стилистики Бродского и еще: как не присуждать ей вопреки решению остальных членов жюри «Гран-при»?

Моя дипломатическая задача упростилась: оказалось, что она не почтила фестиваль своим присутствием, даже несмотря на намеки организаторов, что ей светит награда в виде сертификата на бесплатное издание книги.

Я сказал коллегам: «Давайте заочно никому наград не присуждать. Это же фестиваль: пусть выйдут победители на сцену Борисоглебского театра, прочтут свои стихи, получат прилюдно завоеванное».

Но сам факт такого влияния на одаренную, образованную поэтессу – преподавателя Духовного училища меня поразил…

Хотя и сам Бродский впитывал творчество своих предшественников. Он не раз подчеркивал, что своими учителями считает Кантемира, Державина, Баратынского, Вяземского.

С матерью. 1946 г. Фото А. И. Бродского. Из архива М. И. Мильчика

В ХХ веке – Ахматову, Пастернака, Заболоцкого, Клюева. Из последнего поколения – Слуцкого. Вот лишь некоторые истоки. Александр Блок: