Иосиф Сталин. Последняя загадка

– Тогда было не до нее. Разгар войны. Я опомнился, когда Лаврентий принес распечатки ее телефонных разговоров. Моя дочь… еще девочка… целуется в темных подъездах с сорокалетним мерзавцем. И сама по телефону бесстыдно беседует с ним об этих поцелуях! Встречаясь с ней, негодяй пересказывает романы американских-засранских писателей! Читает стихи расстрелянного антисоветчика Гумилева. Ты понимаешь, этот шпион… – (Коба привычно произвел его в шпионы), – планомерно развращал ее, причем сперва «идеологически»! – Его желтые глаза горели. – Я позвал ее. Пришла с нянечкой. Тут я и сказал… не мог сдержаться… понимал: нужно сдержаться… не смог! Сказал ей! Слышавшей от меня только нежности! «Страна воюет, люди гибнут на фронте, а моя дочь занимается блядством». Ты бы видел ее лицо… Ну что?! Ведь правда! Няня-дура лицо закрыла: «Да что же вы говорите такое!» А моя зло молчит. Я ей: «Мне все известно! Твои телефонные разговоры – вот они где!» – Коба похлопал по карману. – «Твой сукин сын – английский шпион, арестован». Знаешь, что услышал в ответ? «А я люблю его!» – Он посмотрел на меня с ненавистью. – Я впервые… ей!.. пощечину! Ну а как же! Ну, что же!.. Месяц молчала. Гада отправили в лагерь! Нужно было его расстрелять… но нельзя. Маменькин характер, кто знает, что она выкинет… Представляешь, я ее боялся! Велел передавать ей, как бы тайно, весточки от него – дескать, жив. Так боялся! Но она скоро замуж выскочила… До сих пор гадаю – по любви или чтоб мне больнее? Потому что выбрала интеллигента и жида. Когда мне объявила, я ей сказал: «Черт с тобой, делай что хочешь!» Но велел не приводить мужа ко мне в дом. Родила от него сына…

Помолчали… Он пробурчал:

– Ты сходи, посмотри… как он выглядит. Я тут ей книжку с надписью приготовил. Купи ей от меня подарочек. Жену попроси, чтоб выбрала нужный, бабий подарок… Или не надо. Лучше конверт с деньгами передашь, все-таки расходы у нее, ребенок…

Я получил тогда красный том из его «Собрания сочинений» с весьма незатейливой надписью: «Дорогой дочке от отца». И конверт, подписанный: «Деньги тебе».

Малыш оказался очень похож на Кобу и, естественно, на меня. Она назвала его Иосифом. Маленький Иосиф сидел в кроватке и смотрел в мир нашими с Кобой глазами. Самое удивительное – я чувствовал к нему… особую нежность.

Светлана как-то насмешливо быстро пролистала книжку, молча положила на стол. Потом открыла конверт, который явно интересовал ее больше. В это время малыш зашелся истошным криком. Она, успокаивая вопящего ребенка, рассмеялась:

– Мне неудобно вам даже сказать, сколько он прислал денег. Он не знает, сколько стоят у нас деньги. Намекните ему, что при царе, наверное, это была сумма, но теперь царя нет.

Я вернулся. И, когда начал добросовестно описывать его внука, он оборвал:

– Еще что?

Я сообщил:

– Денег маловато.

– Это она сказала? Ничего, мне в ее возрасте трех рублей хватало на месяц. Буржуазной роскоши захотела…

– Но царские рубли…

– Ступай домой, я устал.

С того дня (правда, на короткий срок) у него началась борьба с буржуазной роскошью. В это время наш знаменитый полярник Папанин, Герой Советского Союза, любимец Кобы, отстроил новую дачу на Москве-реке. Строили, как тогда часто бывало, пленные немцы, отбывавшие сроки в наших лагерях. Немецкая вилла была великолепна. Папанин позвал порадоваться Кобу. Коба поехал и меня прихватил.

– Вот, Иосиф Виссарионович, построился на старости лет, – радостно объявил Папанин дорогому гостю.

Коба брезгливо посмотрел на дачу и мрачно сказал:

– Эта буржуазная роскошь сгодится скорее для детского дома.

Повернулся, пошел к машине, не попрощавшись. В тот же день Папанин перестал быть адмиралом. Назавтра он передал дачу детскому дому.

После этого Коба захотел прокатиться по Рублевскому шоссе, где на даче в Зубалове жил когда-то с Надей и детьми. Взял меня, и мы поехали в ностальгическое путешествие.

Но по дороге Коба увидел большой новый дом, весело выглядывавший из-за забора.

– Эта чья буржуазная роскошь? – мрачно спросил он и велел остановить машину.

Меня отправил выяснить.

Это была дача министра рыбного хозяйства. Но министр оказался проворнее полярника. К возвращению Кобы в Москву он уже передал ее детскому саду.

Жить в больших дачах на огромных участках он разрешал только членам Политбюро. Дачи эти были государственные. Когда он отправлял очередного хозяина дачи в небытие, ее занимал новый счастливчик… часто вскоре отправлявшийся туда же. Так что дача становилась очередной черной меткой, которую они передавали друг другу.

Вскоре Светлана развелась со своим мужем-евреем.

Коба сказал мне:

– Слава Богу, бросила своего сиониста! А отец ее мужа оказался связан с Михоэлсом. Когда моя Светка решила разводиться, Михоэлс приказал ему: «Нужно этот брак немедленно вернуть…» Мерзавцы!

Это был его любимый круговорот. Он сообщал свои предположения Лаврентию, тот – следователям, следователи выбивали нужные показания, их сообщали Кобе, и он искренне верил в свою прозорливость!