Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого

И эта негативная оценка способности старости жить за счет накопленного в молодости интеллектуального капитала и заслуг одобрена Сталиным. В одном из писем 1925 года Сталин так писал о людях, еще работавших с ним бок о бок: «У нас в России процесс отмирания целого ряда старых руководителей из литераторов и старых “вождей” тоже имел место. Он обострялся в периоды революционных кризисов, он замедлялся в периоды накопления сил, но он имел место всегда. Луначарские, Покровские, Рожковы, Гольденберги, Богдановы, Красины и т. д. – таковы первые пришедшие мне на память образчики бывших вождей-большевиков, отошедших потом на второстепенные роли»[499]. Об особом, почти ритуальном уважении народов Кавказа к своим старикам Сталин, конечно, знал. Но сам он был совершенно индифферентен к подобным традиционным взглядам. Старчество для него давным-давно ассоциировалось с усталостью, с потерей потенции, с умственным упадком, «отмиранием» и даже – с паразитированием. Вот, например, как он характеризовал стариков в целом в самом конце 1923 года, в те дни, когда самый главный «Старик», то есть Ленин, был еще жив: «Говорят иногда, что стариков надо уважать, так как они дольше жили, чем молодые, больше знают и лучше укажут. Я, товарищи, должен сказать, что этот взгляд совершенно неправилен. Не всякого старика надо уважать, и не всякий опыт нам нужен»[500]

. Против этого трудно что-либо возразить – действительно, не всякий старик достоин уважения за прожитую жизнь. Но у Франса речь идет не о моральных качествах человека (при чем здесь возраст?), а о физиологии как причине разрушения жизни, о причине ее упадка. Франс писал, а Сталин отмечал:

«Это общераспространенная глупость думать, что старики благоразумны. Они боязливы, не больше. Разум их слабеет»[501].

На самом же деле вся ценность старчества заключена в его прошлом, и там она навсегда остается. Франс замечает:

«Мне приходилось слышать от стариков вещи, достойные внимания только в тех случаях, когда это были вещи, сохранившиеся у них от прошлого времени, воспоминания или прежние наблюдения»[502].

Высказывания Франса довольно мрачно представляют старость, стариков и их качества. Но эта мрачность снимается небольшим анекдотом из жизни композитора Гуно, по-французски изящно рассказанным Франсом. Его соль в том, что:

«Чем старее становишься, тем более отодвигаешь назад начало старости»[503].

Во время первой постановки оперы «Фауст» один из зрителей спросил композитора: сколько лет должно быть тем персонажам, что поют в хоре стариков и дрожанием своих членов изображают крайнюю дряхлость? Гуно, которому тогда самому было около сорока, ответил, «что они находятся в крайней старости, что им лет шестьдесят или пятьдесят пять».

«Через тридцать лет, слушая ту же оперу вместе с композитором, Жюль Симон задал ему тот же вопрос. Гуно, бывший тогда уже на склоне лет, отвечал ему: “Мои старцы – настоящие старцы. Им лет восемьдесят или девяносто”»[504]. На этот анекдот Сталин отреагировал на полях справа легкомысленным: «Хи!»