Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого

Марр заряжал окружающих его людей высочайшим эмоциональным и интеллектуальным напряжением вне зависимости от того, в какой позиции по отношению к его личности или к его научному творчеству они находились. Даже в начале 70-х годов XX века, то есть через четыре десятка лет после того, как основателя нового «марксистского языкознания» уже давно не было в живых, лингвист И. Е. Аничков с нескрываемым сарказмом писал о своем бывшем кумире: «Н. Я. Марр был подлинным ученым лингвистом-востоковедом, но не исключительно крупным, а рядовым. Языками древнегрузинским и древнеармянским интересовались и серьезно занимались до него и помимо него у нас, а что касается древнеармянского языка, то и исследователи в ряде других стран. В изучение этих языков он не внес ничего общепризнанного принципиально нового. Он не был тонким лингвистом… При необыкновенно развитой фантазии Н. Я. Марр был лишен подлинной творческой научной инициативы. Он был очень честолюбивым. Его не без причины беспокоила мысль, что его могут считать обязанным своим званием академика счастливому случаю. Он захотел быть заслуженно признанным крупным ученым, внесшим в лингвистику важный новый вклад, сделавшим в лингвистике переворот… Не своей более поздней яфетической теории, а своей исключительно счастливой находке Н. Я. Марр обязан был званием академика»[694]

. Человеческое, слишком человеческое просвечивает здесь сквозь иронично-язвительные обороты.

Еще в 20-х годах Аничков был приветливо встречен Марром, принят на работу. Но затем его арестовали «по делу академика Платонова», и он просидел в сталинских лагерях три года, а в ссылках провел еще шесть лет[695]

. Из ссылки 16 октября 1931 года Аничков написал большое письмо Марру, в котором напоминал ему о себе и о его былом высоком мнении о лингвистических идеях Аничкова и о благожелательном мнении известного французского лингвиста А. Мейе: «Как Вы, может быть, помните, еще прежде, познакомившись с моими мыслями из краткого устного изложения их мною Вам в Вашем кабинете в Публичной библиотеке, Вы сказали: “Это – яфетидология”. Со своей стороны, поэтому и обратился к Вам, что родственность моих лингвистических воззрений Вашей теории меня поразила с самой первой поры моего ознакомления с нею.

Вторично обращаюсь к Вам с просьбой, исполнить которую Вам, я надеюсь, не будет ни неприятно, ни невозможно. Похлопочите о разрешении мне вернуться в Ленинград из административной высылки в Северном Крае, для продолжения работы по лингвистике под Вашей эгидой. Я не могу не смотреть на свое трехлетнее пребывание в Соловках и на последовавшую затем высылку в Северный Край как на недоразумение, так как я являюсь и всегда был противником контрреволюции, интервенции и всяких подпольных организаций и давно предвижу большевистскую революцию в Европе (я приговорен по ст. 58.11, предусматривающей участие в антисоветской организации).

Я, конечно, не знаю, можете ли Вы исполнить мою просьбу и, если можете, каким путем. Но думаю, что Ваше слово будет удостоено внимания. Некоторые мои однодельцы, получившие высылку из Ленинграда на 3 года, закончили свой срок и уже снова в Ленинграде. Почему бы Вам не сказать кому следует, что у Вас есть младший коллега, работа которого не лишена значения, который не может продолжать ее в условиях высылки и присутствие которого в Ленинграде не опасно? Неожиданных неприятностей кому бы то ни было мое возвращение в Ленинград не сулит. Я обязуюсь остаться аполитичным и быть осторожным. Вы имеете представление не только обо мне, но и о моей семье, и поверьте, я не сомневаюсь, что я не бросаю слова на ветер.

Я не могу продуктивно продолжать научную работу в Северном Крае, где дни коротки и нет керосина и где я не имею заработка. Тем не менее кое-какие свои рукописи я имею при себе, моя мысль работает, и я все более убеждаюсь, что регистрация и классификация твердых словосочетаний каждого языка, начиная с простейших и кончая поговорками и пословицами, открывает интересные перспективы, создает возможность всестороннего исследования возникновения, изменений и переходов из языка в язык или из языка одного социального слоя (зачеркнуто «строя». – Б. И.) в язык другого, семантических единиц, слов и твердых словосочетаний или идиоматизмов». Затем Аничков сообщил о работе над книгами по «Идиоматике», которые он не может напечатать, привел поощрительную цитату из письма Мейе на французском языке и приглашение опубликоваться в редактируемом им журнале, но Аничков к тому времени уже был арестован. «Впрочем, я обратился к Meillet, – продолжал автор, – только потому, что от крупных представителей индоевропейской школы скорее, чем от рядовых, отличающихся косностью, я мог ждать восприимчивости к новым идеям.