Ирина

– Я уйду ненадолго, – сказал Виталик, – навещу родителей. Здесь недалеко кладбище…

– Можно мне с тобой?

– Можно. А дети?

Выяснив, что компания пока не собирается уезжать, я попросила их присмотреть за детьми.

За воротами мы повернули на утоптанную тропку, ведущую к лесопосадке. Сразу за ней открылось сельское кладбище, неогороженное, но с красивой аркой входа, украшенной лентами. Было видно, что его часто посещают. А я слышала от бабушки, что зимой как бы не принято тревожить усопших, и спросила об этом Виталика, остановившегося у могилы рядом с аркой.

– Первая учительница… – он обернулся. – Ты что-то спросила?

– Да, – я повторила свой вопрос.

Виталик чуть помедлил.

– Я буду у своих, а ты пройди по кладбищу и обрати внимание на возраст умерших…

Разглядывая фотографии и даты, я побрела между могил. Оказалось, что большинству захороненных не было даже сорока лет… В молчаливом недоумении я подошла к Виталику.

Он стоял, опираясь на чугунную оградку, за которой возвышались два аккуратных холмика, объединенных странным обелиском. Приглядевшись, я поняла – это причудливо переплетенные между собой пирамида с пятиконечной звездой и православный крест.

В центре этого изваяния с овальной фотографии смотрели: жестко и повелительно – мужчина в полувоенной форме, и печально – молодая женщина с кружевной накидкой на плечах. По датам я определила, что она ушла в тридцать пять лет, а он через год – в пятьдесят…

Виталик, не оборачиваясь, произнес:

– Отец был председателем колхоза – фронтовик, коммунист; мама – учительница и верила в бога. Я задумал этот памятник как символ их слияния хотя бы в ином мире, а сейчас мне кажется, зря… Лучше было бы как вначале: отдельно крест и пирамида.

Мы шли с кладбища, я ни о чем не спрашивала… Виталик заговорил сам.

– В начале шестидесятых недалеко отсюда стояла воинская часть, в которой проводились какие-то испытания. Колхоз обязали обеспечивать ее продуктами и людьми для разных вспомогательных работ, а через несколько лет сельчан стала косить неизвестная болезнь. Мама умерла, когда я учился в шестом классе, потом отец… Меня забрала к себе в город мамина сестра. А кладбище ухоженное и часто посещается потому, что у многих умерших живы родители.

– Ты так и жил у нее? Наверное, тяжело было? Она старше мамы? – ничего не зная об этой стороне его жизни, я зачастила с вопросами, стараясь уйти от кладбищенской темы.

– Да, тяжело… Поначалу я даже хотел покончить с собой, но она меня вытащила. Она младше мамы на семь лет, играла на арфе в филармонии и «нянчилась» со мной до поступления в институт. Я так благодарен ей и ее подругам. Такие женщины… – Виталик уже улыбался.

– А где она сейчас? Ты ничего о ней не рассказывал.

– Мы почти не общаемся. Она живет в Северодвинске. Вышла замуж за корабельщика и оставила мне квартиру.

– А почему не общаетесь?

– Муж ревнует ее к каждому столбу и запретил абсолютно все прошлые контакты.

– И она пошла на это?

– Да, она любит его. Он мужик стоящий…

Во дворе «крепости» я увидела Мишу, сидевшего верхом на лошади, которую вела за узду Жанна. Рядом, подбадривая их, шел кучер. Испугавшись, я обернулась к Виталику:

– Сними его, пожалуйста, – и Миша с неохотой свалился ему на руки.

* * *

Диме не нравилось, что мы часто оставляем магазин, работающий без выходных. Недовольство было заметно во время его редких «инспекторских» посещений, но он молчал, занимаясь «стратегией», все практические дела взвалив на заместителя. Симу выходные на неделе вполне устраивали, но торговля набирала обороты, и Виталик принял на работу студентку последнего курса торгово-экономического колледжа. Настя, скромная симпатичная девчушка девятнадцати лет, старательно вникала во все, официально проходя у нас практику.

Поначалу мы скрывали от нее некоторые «коммерческие тайны», но ближе к весне Виталик стал полностью доверять ей, и выяснилось, что окончив колледж, она останется в нашей фирме. Отношения их явно изменились: она не могла скрыть своей влюбленности, и в его голосе часто проскальзывали ласковые нотки.

Во время нашей очередной встречи, которые он называл «битвой в нирване», я, разглаживая на ногах чулки, спросила:

– А зачем тебе эта девочка?

Виталик, собиравшийся отнять у меня трусики и продолжить «битву», как это часто случалось, услышав вопрос откинулся на подушку.

Никаких продолжений мне не хотелось, и, одеваясь, я ждала ответа.

Он молча наблюдал за мной.

– Так зачем? – повторила я, одевшись.

– Помнишь, – прервал он свое молчание, – несколько месяцев назад я спросил: «Будешь ли ты со мной? Всегда…». Ты сделала вид, будто не услышала. Почему же сейчас так настойчиво добиваешься ответа? Ты передумала?

– Что передумала? – не поняла я.

– Оставаться свободной. Ты ведь этого хотела?

Я возмутилась.

– С твоим ли послужным списком делать такие предложения? Окстись…

Он поймал меня за руку.

– Ира, я люблю тебя, я хочу быть только с тобой. Всегда…

В его словах не было обычной ироничной влюбленности. В них была мольба. Высвободив руку, я отошла, не зная, что сказать. Я действительно хотела быть свободной…