Ироническая проза. Ч. 1

- Опять растрахал свою бабёнку?! Опять всю ***** ей разворочал?! — орал он мне, едва я переступал порог его мастерской, — ну, давай её сюда! Дядя Гриша посмотрит девочку, зашьёт её… — и, вооружившись зачем-то лупой — точь-в-точь такой же, как у часовщиков, он начинал осмотр машинки. Осмотр продолжался минут пять-десять — а затем мастер, не глядя на меня, лишь бросал мне: «Через пару часов!…» — и я шёл домой.

Через пару часов машинка была отремонтирована и пахла свежей смазкой — а я получал бесплатно дополнительную порцию инструкций по уходу за машинкой, щедро перемежаемую совершенно пошлыми и даже хамскими гинекологическими аналогиями. Потом, в конце девяностых, мастерскую по ремонту пишущих машинок закрыли, а деревянный дом, где она располагалась, снесли — сейчас на его месте стоит какой-то элитный особнячок, окружённый кованой оградой.

Мастера дядю Гришу я встретил на улице только через год — встретил совершенно случайно, и был очень рад этой встрече. Дело в том, что у машинки в очередной раз отпаялась от рычажка литера — это была буква «И» — и я уже измучился, вставляя при печатании, вместо «И» букву «П», и подрисовывая потом косые перекладинки в этой «П» по всему тексту.

- Очень хорошо! — заорал дядя Гриша, — совсем затрахал девочку — а без дяди Гриши и вовсе её укатаешь! Диктуй свой адрес — вечером зайду, посмотрю… И он пришёл вечером — уже слегка «тёпленький» — и важно расположился за моим письменным столом, разложив на нём принесённые инструменты. Через час машинка была починена, а когда я заикнулся об оплате, дядя Гриша изрёк:

- Нах*й деньги — денег у старого жида и без тебя хватает! Лучше выпей со мной, — и достал из своего портфеля початую поллитровку.

Я выпил с дядей Гришей — и потом ещё не раз пил с ним, когда с Виталиной приключались мелкие неприятности, и я вызванивал его по телефону. Постепенно, за этими посиделками, он рассказал мне всю свою биографию. Он появился на свет в немецком концентрационном лагере, в котором, среди прочих евреев, содержались его родители. Только чудом они оказались не уничтожены: просто, в 1945 году совецкая армия продвигалась настолько быстро, что узников просто не успели ликвидировать. Я не помню названия этого лагеря, увы.

Дядя Гриша рассказывал и про свою жену, которая скончалась лет за десять до того от сердечного приступа — жена его была акушером-гинекологом, и мне стало понятно, откуда у дяди Гриши все эти натуралистические генитальные аналогии. Его дети ещё в самом конце восьмидесятых уехали в Израиль, и звали его — но он отказывался:

- Чего я в этом Жидостане забыл!? — кричал он, — одни жиды вокруг! Здесь я — Человек, Мастер — а там?… А деткам моим там нужен не я, а моя пенсия узника фашизма — вот и всё!

Рассказал мне дядя Гриша и о том, за что он получил свой знак изобретателя-рационализатора. Будучи совершенно дремучим в области механики, я ничего не запомнил и объяснить тоже ничего не смогу — но дело кончилось тем, что когда он пришёл к руководству какого-то заводика внедрять своё изобретение, то в ответ услышал: «Вот вали в свой Израиль — и там командуй! А здесь мы как-нибудь сами, без жидовских советов, справимся!» Дядя Гриша сильно обиделся на такие слова, и врезал обидчику кулаком в челюсть. Челюсть сломалась в трёх местах, после чего обиженный дядя Гриша поехал на три года на стройки народного хозяйства в Тулунский район, а его изобретение, кажется, так и не было реализовано.

Освободившись, он устроился в мастерскую по ремонту пишущих машинок, где мы с ним и познакомились. Пишущие машинки были его страстью, он называл их «своими девочками» — и даже собрал небольшую коллекцию очень любопытных старинных экземпляров. Я однажды визитировал его, и увидел эту коллекцию: была у дяди Гриши и барабанная машинка — литеры были расположены не на рычагах, а на вращающемся барабане — и какая-то совсем крошечная немецкая машинка, и старинный «Ремингтон», и «Олимпия», и, конечно же, «Ундервудъ» — точь-в-точь такой же, как тот, что я нашёл в детстве. Видя, как я стою и облизываюсь, дядя Гриша сказал мне:

- Будешь хорошо себя вести — будет и тебе «Ундервудъ»! У меня, как раз, сейчас есть ещё один — закончу его ремонт, и тебе подгоню! За бутылку, а? — и хитро подмигнул.

Увы, своё обещание дядя Гриша так и не смог выполнить. Как я узнал потом, он умер, возвращаясь домой на трамвае: остановилось сердце. Пассажиры ничего и не поняли: мало ли, что? — сидит пьяный мужик, хрипит… Кому охота возиться с пьяным? До сих пор, иногда вспоминая этого одинокого, озлобленного на мiр человека, находившего единственную отдушину только в водке да в пишущих машинках, мне становится очень обидно за него. Почему он вдруг так разоткровенничался со мной? Не знаю даже… Может быть, ему просто хотелось выговориться, рассказать кому-то о себе — вот он и доверился вдруг мне?… Ещё раз говорю: не знаю — и не знаю даже ни его фамилии, ни места его погребения. Судьба его коллекции машинок мне тоже неизвестна.

* * *