ИС-3. Боевое крещение (СИ)

Раненого комиссара перенесли в кунг санитарной шишиги. Наш айболит, осмотрев раненого вынес вердикт – немедленная операция или он ни за что не ручается. Батальонный комиссар был ранен в живот и рана выглядела очень плохо. На ходу такую операцию не сделать, а потому о дальнейшем движении не могло быть и речи. Мы вернулись назад и замаскировали технику. Операция длилась больше трех часов, но батальонного комиссара наш айболит с того света вытянул, всё же современные лекарства и его богатый опыт сказали своё веское слово. Пара разбиравшихся в оказании первой помощи парней, помогли раненым гражданским, к счастью они получили легкие ранения, а из тяжелых никто не выжил. Политрук с фотоаппаратом на шее оказался военным корреспондентом Правды. Когда я это узнал, то обрадовался, такой человек может быть нам очень полезен. Как только мы определили раненого батальонного комиссара к нашему пилюлькину, то я сразу же насел на корреспондента. Буквально заставив его сделать несколько снимков посаженного на кол пилота. Вот он сидит крупным планом с табличкой на шее, вот он на фоне могил беженцев и с дальнего ракурса. Что бы до этих нелюдей дошло, нужно наглядное пособие, да и контпропаганда нам тоже не помешает, а значит надо документировать их зверства и наш ответ на них.

День уже клонился к вечеру, а комиссару после успешно проведённой операции требовалось придти в себя и немного окрепнуть. В разбитой колоне мои архаровцы нашли толи аккордеон, толи баян, леший его знает, я в этом не разбираюсь. Его взяли с собой и не только по хомячей натуре, а ещё и потому, что Серёга Сомов умел на нём играть. Я видел, как на меня смотрели бойцы, наши ещё ничего, они знали о зверствах фашистов, да и наше время более жестокое, а в глазах местных я выглядел кровавым маньяком, Малютой Скуратовым. Была одна песня, которую я отлично знал и она, как никакая другая подходила к нынешней ситуации. Сказав Сомову пару слов и дождавшись, пока он не вернулся с аккордеоном, а это оказался он, подождал, пока не подтянулся остальной народ. Все собрались, послушать песни народ любил, а я негромко запел.

Враги сожгли родную хату, 

Сгубили всю его семью. 

Куда идти теперь солдату, 

Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе 

На перекресток двух дорог, 

Нашел солдат в широком поле 

Травой заросший бугорок.

Стоит солдат - и словно комья 

Застряли в горле у него. 

Писал солдат: "Встречай, Прасковья, 

Героя - мужа своего.

Накрой для гостя угощенье, 

Поставь в избе широкий стол. 

Свой день, свой праздник возвращенья

К тебе я праздновать пришел ..."

Никто солдату не ответил, 

Никто его не повстречал, 

И только тихий летний ветер 

Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил, 

Раскрыл мешок походный свой, 

Бутылку горькую поставил 

На серый камень гробовой:

"Не осуждай меня, Прасковья, 

Что я к тебе пришел такой: 

Хотел я выпить за здоровье, 

А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки, 

Но не сойтись вовеки нам ..." 

И пил солдат из медной кружки 

Вино с печалью пополам.

Он пил - солдат, слуга народа, 

И с болью в сердце говорил: 

"Я шел к тебе четыре года, 

Я три державы покорил ..."

Хмелел солдат, слеза катилась, 

Слеза несбывшихся надежд, 

И на груди его светилась 

Медаль за город Будапешт. 

Медаль за город Будапешт.

Тишина была оглушающей, бойцы ошеломлённо смотрели на меня, песня проняла всех, у многих на глазах навернулись слёзы.

-Если мы не хотим, что бы наши бойцы вот так возвращались после победы домой, то должны внушить фашистам, что ни одно их зверство не останется без наказания.

-Товарищ капитан, а почему четыре года?

-Потому, что война продлится 3-4 года, не меньше, сами видите, что пока мы отступаем, пока соберемся, пока назад погоним, вот только если хотим выжить, то должны научиться воевать.

Политрук смотрел на меня, как на врага народа, зато капитан окинул задумчивым взглядом. Теперь хоть бойцы стали немного понимать мой приказ относительно пленного немецкого летчика.