Исаакские саги

— Мне ваш Бендер до лампочки. Вы, всё ваше поколение в нем по самые яйца. Причём тут уголовный кодекс? Если больной принёс деньги после, без договоренности и вымогательства, это больше не кодекс грызёт вас, а устав партии. Смеюсь. Не брал и не бери. Да ты садись. Чего переминаешься? В сортир что ли надо?

— Спешу, Алексей Васильевич. У меня ещё сегодня операция.

— Милый, одними операциями у нас сыт не будешь. Мозги надо тренировать. О диссертации пора подумать. Ты, хоть и городской врач, к кафедре отношения не имеешь, но бездельничать всё ж не гоже.

— Да на что мне диссертация? Работа длительная с очень низким КПД. Да и на десять рублей только больше. А то, что в диссертации надо размазывать не менее чем на двухстах страницах, всё можно уложить в статье не больше десяти страниц. Я уже сделал.

— Да, ладно тебе. Ну, таковы правила игры. И работа приучает к аналитическому мышлению. А насчёт КПД, то если даешь согласие на диссертацию, я тебя завтра переведу в ассистенты кафедры. При твоих ста десяти эта сотня стоит КПД. Тем более что статьи у тебя есть. Тему возьми по этим твоим работам.

— Алексей Васильевич, я, по-прежнему, против диссертации. Но, как сказал Генрих Наварский: Париж стоит мессы. Забудем про КПД. А меня в ассистенты пропустят?

— Ну вот! Я ж говорил, эрудиция для соискателя достаточная, — шеф засмеялся. — Я сегодня иду к ректору, вроде лицензии на отстрел евреев отменили. Пропустят. Я же раньше молчал.

Игривость шефа, по-видимому, была связана именно с еврейскими проблемами. Ему самому, выходцу из дворянской среды, эта ситуация неудобна и неприятна. Так расценил Борис слова и ужимки шефа, обычно, более величаво разговаривавшего со своими помощниками по кафедре, да и со всеми врачами больницы.

Короче, надо, пожалуй, начинать работать над диссертацией. А вообще-то, без диссертаций, этих кропаний статей и прочего, жизнь, не в пример, вольготнее. Но ведь, действительно, Париж стоит мессы.

Клинический материал у него уже кое-какой накопился. Значит, прежде всего, надо заняться литературой. Всё это какой-то бред. Нужная литература для дела ему известна, в статье упомянуты, рефераты есть. Но для обзора надо капать в него всё, что к проблеме близко, а заодно, что дальше тоже. И это называлось умением работать с научным материалом.

Борис уже заранее ненавидел эту работу, потому что делать надо исключительно из-за денег; а желания сбросить этот камень с тела и выбросит грязь сию из души, заставило его выкинуть боевой вымпел, забить в тамтамы, выйти на тропы войны, то есть пойти в Ленинку и начать поиск всего, что давно найдено. По дороге он вспомнил шутку: основная задача молодого учёного убедить жену, что Ленинка работает круглосуточно.

Подбирать материал по журналам работа нудная и потому, чтобы разогреть себя, разогнать желание обратиться к научному печатному слову, он брал какую-нибудь интересную книгу и лишь почитав, войдя в библиотечную ауру, переходил к журнальным поискам. И опять по косвенной аналогии вновь вспомнил ерунду: Эдуард Второй Английский, будучи гомосексуалистом, страдал от отсутствия наследника, поскольку монарх и династия требовала. Для этого он в постель укладывал с одной стороны любовника, с другой жену. Разогревшись на предмете страсти, он в последний момент успевал перекинуться и закинуть свои хромосомы в лоно носительницы надежд династии.

Больше месяца длилась эта тягомотина с ненужной литературой. Набрав достаточно, он сел за стол и начал писать.

Не хотелось.

Статья им была уже написана и даже опубликована ещё до предложения шефа. Все карточки для литобзора и клинические данные, как говорится в медицинских кругах, он расклеил по большой чертежной доске и поставил её перед глазами на краю стола, прислонив к стене. Готовился. И время тянул. Хотел или не хотел, но всячески оттягивал начало — первые буквы, слова, фразы своего будущего фундаментального, бессмертного труда.

Чтоб разогнаться в библиотеке, он брал книги. Дома брать их боялся — это могло стать неостановимым процессом чтения. Время писать — время читать. Время камни собирать. Бумага, ручка… И… Стал вспоминать случаи, больных достойных его диссертации, но в голову приходили лишь какие-то сюжеты из жизни дома, улицы, больницы. Почему-то он стал записывать их в виде рассказов. Увлёкся. Но, расписавшись, он хватался за голову и насильно заставлял себя переходить на сухой язык науки — почему-то считали, что в науке (во всяком случае, в медицине, будто она наука, а не гибрид ремесла и искусства) должен быть особый сленг, который больше производил впечатление квазинаучного. Он приводил литматериал, клинические данные и прочую дребедень, никак не прибавляющую ничего к его предложению по пониманию и лечению интересующей коллег болезни… Так и на следующий день. И на след… и ещё…

Так и писал, то псевдонаучным полуканцелярским языком с медицинским флером. То переходил на рассказики, вспоминая свою хирургическую жизнь и быт.