Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Я не призываю ни к 1937 году, ни к каким бы то ни было ВНЕШНИМ коренным переломам. Любой ВНЕШНИЙ перелом абсолютно катастрофичен. Щас — начнем всех загонять в военный коммунизм, карточки раздавать, национализации проводить и черные воронки гонять почем зря! Не дождетесь. Какие-то практические шаги, конечно, необходимы. Но их можно осуществить без всякого ВНЕШНЕГО перелома — спокойно и деловито. Это-то действующая власть вполне сможет.

Дело в другом. Необходим коренной ВНУТРЕННИЙ ПЕРЕЛОМ. Он должен быть, повторяю, ВНУТРЕННИМ. Но он ДОЛЖЕН БЫТЬ. Если его не будет — нам всем хана. Этот внутренний перелом предполагает отказ от всякой подражательности, от любого обезьянничанья на чужой манер. Он предполагает не прагматический, а иной отказ от заданной двадцатилетием модели «вашингтонского обкома».

Можно поносить американский империализм почем зря (что уже делается и будет делаться еще громче) и при этом находиться в абсолютной психологической зависимости от этого империализма, его моделей, концептуальной власти, задаваемой этими моделями. Надо показать не только, что это кончено, исчерпано, дискредитировано самим американским империализмом. Надо показать, что у нас есть свое фундаментальное послание миру в том, что касается понимания развития. И что на основе этого фундаментального понимания мы собираем вокруг себя народы, готовые его разделить.

Я не призываю ни к каким реставрациям, ибо они бессмысленны. Позорно отказываться от своего опыта и своей самости. Но ничуть не менее позорно оказываться ностальгирующими «бобиками», неспособными посмотреть в будущее. Я с методологических, а не идеологических, ценностных позиций предлагаю осмыслить то, что советская Россия при Ленине была неизмеримо слабее нынешней России в плане вооружений, экономической мощи и прочего. Но у нее было некое фундаментальное послание миру. И только это помогло ей выстоять.

Так уж устроен мир, что Россия, перестав ползать на брюхе, оказывается перед выбором — или собирать сверхдержаву, или быть уничтоженной. Сказал А (перестал ползать на брюхе), говори Б, В и так далее. Ищи послание — да обрящешь.

Бряцание оружием, нагнетание страстей? Помилуйте! Кто их нагнетает? Флот, трущийся о флот в небольшой лохани под названием Черное море, — кто это соорудил? Ваш покорный слуга? Я сидел в костромской деревне и с наслаждением занимался изучением Блаженного Августина. Смотрел телевизор, с невероятной горечью констатируя, что все, о чем я предупреждал, сбывается с пугающей меня неумолимостью. Да, пугающей! Я никогда не хотел, чтобы мои прогнозы сбывались. И никогда не считал, что страх — это нечто недостойное. Я, напротив, всегда считал, что отсутствие страха — симптом глубокого психического нездоровья.

Вот у мерзавца Саакашвили не было страха, когда он приказывал разрушать Цхинвал. Страх возник, когда самолеты начали летать над его головкой, а не над головами осетинских детей. Тот, кто говорит, что у него нет страха, — это глубоко больной человек. Или псевдомачо, который обделается при первых неприятностях, касающихся лично его, как это случилось с Саакашвили.

Так что я повторяю: все сбывается с пугающей неумолимостью. Но главное — с неумолимостью. Потому что для того, чтобы сказать, что никакой передышки не будет, не нужно было быть семи пядей во лбу. Агрессия против «непокорных грузинских провинций» начала рассматриваться соответствующими международными кругами в феврале 2008 года. Еще до победы на выборах Д. Медведева. Примерно тогда же, когда стали обсуждать, как и по кому будут палить из винтовок с оптическими прицелами.

А вот что нужно было для того, чтобы говорить о передышке? О мирных десятилетиях, в течение которых мы будем неуклонно развиваться и одновременно делать нашу жизнь все более и более нормальной? Для этого нужно было быть людьми именно той генерации, к которой относятся и Путин, и Медведев. К генерации людей, твердо убежденных, что Россия может и должна стать великим государством, входящим в великий западный мир.

Это и есть российское державное западничество. Именно державное и именно западничество. И петербургский генезис здесь имеет существенное значение, и человеческий опыт. Путин работал в Германии, смотрел вокруг, видел ухоженность, опрятность, НОРМАЛЬНОСТЬ окружающей жизни и хотел, чтобы так было в России. Ему были абсолютно ясны две вещи. Первая — что именно в этом благо для России. Вторая — что это благо достижимо.

Он и отнесся ко всему происходившему соответственно. Как советский офицер и патриот, он острейшим образом пережил распад СССР и начавшийся демократоидный дурдом. Как человек с российскими державно-западническими убеждениями, он твердо верил, что коммунизм — это красивая, но вредная сказка. Что нужно добиваться нормальности. Что СССР развалился потому, что советские лидеры не дали народу вожделенной для него нормальной жизни. Они не дали! А мы… Мы добьемся этой нормальности, станем нормальной (и великой) державой и войдем в этом качестве в нормальный (и великий) западный мир.