Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Глава VIII. «Перестройки» обнажают свой историософский инвариант — запись в полевом дневнике, 15 октября 2008 года

Побочными результатами проводимого мною исследования являются:

а) само понятие «метафизическая катастрофа» и его политическое использование,

б) определение распада СССР и краха коммунизма как метафизической (и именно метафизической!) катастрофы («катастрофа первородства», «катастрофа смысла»),

в) определение постсоветского периода нашего существования как бытия, травмированного этой катастрофой («падение», «бобок», «регресс», «травма смысла»),

г) вытекающее из подобной оценки представление о необходимости преодоления наличествующего, а не потакания оному,

д) некие наработки, касающиеся методов преодоления («спохватывание», «воскрешение», «контррегресс», «социокультурные катакомбы», «посттравматическая реабилитация»).

Побочными я называю эти результаты потому, что мейнстрим исследования — теория развития.

Историческими циклами я заниматься не хотел. Лавры Артура Шлезингера («Циклы американской истории») меня никоим образом не привлекают. Да и вообще — теория циклов любого рода не является ни моим коньком, ни пределом моих теоретических амбиций, коль скоро таковые вообще имеются («философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»).

Но если по ходу исследования мы можем описать циклы русской истории, то, согласитесь, это немало. И почему бы их не описать? Это и интересно, и политически небессмысленно. Это может помочь нам в решении основной задачи.

Но для того, чтобы говорить о циклах, мы должны «всего лишь» установить, что не только распад СССР, но и распад Российской империи был метафизической катастрофой (преодоленной впоследствии, но свершившейся). Что и в Российской империи речь шла о метафизических симптомах — Танатосе, карнавале, заголении, отсутствии нравственного обоняния, «бобке», тлении души, измене и самоизмене элит, падении, прострации, инерции.

Словом, обо всем, что мы уже обсуждали в связи с «перестройкой–1» и возможностью «перестройки–2».

Нелишним при этом было бы обратить внимание на теорию Александра Янова, так восхитившую А.Н. Яковлева. В этой теории циклы российской истории описываются как колебания между реформами и контрреформами. При этом нет и тени желания раскрыть тонкую структуру феномена реформ и контрреформ, выявить двусмысленность того и другого, обнаружить этот самый Танатос, приводящий вовсе не к колебательным, а к катастрофическим результатам.

В атипичных циклах, которые выявляем мы, главный герой — эта самая двусмысленность. Все начинается с воли к переменам, с разговоров о развитии и… в это тут же встраиваются Танатос, карнавализация (смена Верха и Низа), война со своей историей и ее смыслом, активизация внутреннего «бобка». В результате крах — не упругий откат к чему-то другому, а именно крах. Точнее, катастрофа истлевания и метафизическое падение.

Никаких волн по Янову, копирующему Шлезингера, копирующего Тойнби или Шумпетера, нет и в помине. Место экстремумов занимают провалы, черные дыры. Ну, не работают в России колебательные схемы! Ни схемы Янова или Шлезингера, ни схемы Гумилева, ни схемы Тойнби. То-то и интересно, что они не работают. Циклы есть, — но они не обычные, колебательные, а сингулярные (апокалиптические).

Непредвзятый взгляд на происходящее в России просто не может не столкнуться с вопиющим несоответствием всего, что случается в определенных точках нашей истории, с любой концепцией, предполагающей ритмизацию (обычную колебательность, плавное движение между двумя несингулярными экстремумами, сжатия и растяжения и так далее).

Но если в когнитивной матрице исследователя заложено задание обнаружить эти циклы любой ценой, то он их обнаруживает. Находит — вопреки очевидности — и описывает.

Политический смысл такого обнаружения, осуществляемого сейчас весьма компетентными западными специалистами, прозрачен донельзя. Говорится следующее: