Исчадие ветров

Пока мы шли по коридору, параллельному периметру плато, Унтава без умолку тараторила, практикуясь в английском языке и, по всей видимости, стараясь как можно больше рассказать мне, но я почти не слышал ее слов: все мои мысли занимала ее госпожа. Мы пересекли балкон, прошли еще футов пятьдесят и оказались перед занавешенным входом, над которым молния была не каменной, как во всех остальных местах, а золотой. Это и был вход в апартаменты Армандры. Унтава первой прошла сквозь портьеры, пробормотав мне что-то на ходу, но я снова пропустил ее слова мимо ушей и прямиком последовал за нею.

Комната, куда мы попали, оказалась немыслимо роскошной, словно взялась из горячечных снов какого-нибудь восточного султана. Украшенная затейливой резьбой, с портьерами на всех проемах, ведущих в соседние помещения, на полу меха такого качества и расцветок, что любой торговец этим товаром из Материнского мира пришел бы в экстаз, белые стены со множеством изящных колонн и арок, сплошь покрытые тонкими арабесками, в арочных нишах — золотые и серебряные украшения, агатовая и мраморная мебель с вездесущей резьбой, тоже застеленная белыми мехами, мягкими, как свежевыпавший снег. Но главное украшение комнаты находилось строго посередине — Армандра, поднимавшаяся нагишом из хрустального бассейна!

Увидев друг друга, мы замерли. Тут и Унтава сообразила, что я вошел в покои ее госпожи, не дожидаясь приглашения. Она обернулась и резко, испуганно вскрикнула; ее миндалевидные глаза округлились, в них сверкали молнии.

— Унтава, успокойся, — произнесла Армандра. — Я уверена, что моему гостю уже доводилось видеть голых женщин. В Материнском мире полно «изумительных» женщин!

Она переступила через край бассейна и завернулась в белый мех, полностью скрывший ее тело. Прежде чем ее ступни исчезли под подолом накидки, я подумал, что они кажутся какими-то странными. Чем именно, я сказать не мог, поскольку успел заметить их лишь мельком. Но было в них что-то… пугающее, что ли? Но все это лишь мелькнуло и исчезло.

— Ну, — добавила она, встряхнув рыжей гривой, с которой во все стороны полетели прозрачные капли, — Хэнк Силберхатт, можешь сесть. Или у мужчин из Материнского мира принято стоять, как статуи, с разинутыми ртами?

Я ответил на это неловкой, растерянной улыбкой и заметил, как в зеленых фиордах глаз промелькнули озорные огоньки.

— Унтава, оставь нас, — обратилась она к девушке. — Когда ты понадобишься, я тебя позову. Ах да… — добавила она, когда та с искренним недоверием на лице направилась к выходу. — Унтава, хоть я и доверяю тебе больше всех, постарайся не говорить никому о том, как этот мужчина некстати поторопился войти сюда. Кое-кто из-за этого пришел бы в ярость. И попробуй проследить, чтобы старейшины не распространялись о нашей беседе. Особенно те, кто находится под влиянием военачальника.

Унтава поклонилась и выскользнула между портьерами. Я присел к изумительно вычурному столику, не смея, впрочем, облокотиться на него, казалось, что, если хоть слегка надавить, он развалится. Армандра расположилась на козетке, вырезанной из целого куска гигантского агата и покрытой меховыми подушками, получше запахнулась в халат, с интересом посмотрела на меня и вдруг спросила:

— Хэнк Силберхатт, у тебя нежные руки?

И снова мой язык будто присох к небу.

— Мои руки?..

— У тебя нежные руки? — повторила она и нетерпеливо нахмурилась. — Они годятся для того, чтобы высушить мои волосы?

— Они могут быть нежными, — ответил я, — когда нужно.

— Отлично. Тогда займись делом.

Я подошел к ней. Она протянула мне большое полотнище ткани и добавила:

— Я знаю, что твои руки могут быть сильными и жестокими — ты ведь сбил с ног этого напыщенного медведя, Нортана. Но полагаю, что они еще и мягкие — как бы ты, иначе, мог обходиться с «изумительными» женщинами из Материнского мира?

Я взял на ладонь прядь мягких волос и начал просушивать их полотенцем, время от времени приостанавливаясь, чтобы повернуть ее голову.

— Твои руки действительно нежные, — сказала она, рассмеявшись и обдав меня зеленым сиянием глаз. — Пожалуй, я сделаю тебя своей… своим горничным и…

Тут я перебил ее. Просто указать ей на то, что мало кто из обычных земных женщин решился бы сказать что-нибудь подобное любому мужчине, было бы глупо. А уж тем более техасцу… Я повернул ее голову и страстно поцеловал ее в губы. Она вскинула руки, ее пальцы скользнули по моей шее и зарылись в волосы у меня на затылке. Мой поступок явно потряс ее, она возмутилась и стала отчаянно сопротивляться. Я же не обращал на это внимания, и вскоре она перестала биться, вонзила ногти мне в кожу и стала пить мое дыхание так же страстно, как я — ее. Это продолжалось лишь несколько секунд! Потом я ослабил хватку, и она отдернулась от меня и отвесила мне такую пощечину, что у меня в голове зазвенело.